До чего же не хотелось Донцову ссориться с Марато-вым, сделавшим ему столько добра. Но он уже понимал, что не может считаться ни с какими личными чувствами.
...Когда Донцов вошел в каюту Меркулова, начальник политотдела сосредоточенно рассматривал бумаги,
поступившие за время его отсутствия. Он не любил долго возиться с канцелярскими делами и потому не позволял им накапливаться.
— Что у вас там, Донцов? — спросил он, не поднимая: головы.
Донцову трудно было решиться пойти к Меркулову, но теперь уйти ни с чем он уже не мог.
— Товарищ капитан первого ранга, мне кажется, положение на «Державном» неправильно оценивается. Я принес докладную... статью...
В глазах Меркулова на миг зажегся огонек интереса и тут же погас.
— Докладную оставьте. Просмотрю, потом вас вызову.
Донцов почувствовал, что для начальника политотдела он уже не существует. Шагнув к столу, он положил свою статью, которая стоила ему столь многих переживаний, и вышел.
Меркулов проработал еще около часа. Затем взял листки бумаги, исписанные Донцовым, и прочел их бегло, потом еще раз очень внимательно. Статья его поразила. Меркулов задумался. Ведь была же совсем другая статья Маратова о том же «Державном». Кому же верить — опытному и безусловно честному секретарю партбюро или молодому политработнику, который мог и тенденциозно осветить факты, желая подчеркнуть свою высокую требовательность, или даже в угоду своему начальнику, если слышал о том, 'что он сомневается в благополучии на эскадре. Неясно было и с «Дерзновенным». Меркулов вспомнил, как погружали на самолет раненого старшину. Вспомнил и реплику Серова о Светове. «Ну, конечно, разобраться во всем этом надо будет, но верить Донцову на слово нельзя» — с привычной трезвостью подумал Меркулов. «Прежде всего интересы дела. Что сейчас главное? Учения! Они начались и должны пройти отлично. Корабли и люди в них проверяются так или иначе. Никакой нервозности, никаких переоценок ценностей, никаких ссор с Панкратовым — все это повредит успеху боевой учебы. Это и есть верное, решение!»
Меркулов бросил докладную Донцова в ящик письменного стола. Сейчас она была ни к чему.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Тяжело было на душе у Марии. Возникшая близость с Кипарисовым не принесла ей счастья. Напротив, эта близость как бы лишила ее жизнь прежней ясности. Ранцше, конечно, тоже было нелегко и одиночество становилось все горше. Но надежды и мечты всегда оставались светлыми, ничем не затененными. Кипарисов жил в них как родной, но в то же время и далекий человек. Казалось, не сблизятся они никогда, но если сблизятся, то уже без всяких недомолвок. Л случилось совсем не так... И теперь она должна была решить, продолжать ли ей возобновившуюся связь, прощая все любимому, даже самое плохое, или порвать и больше не надеяться на счастье. Она не находила в себе силы решиться на то или другое, и это вконец расстраивало и угнетало ее. Мария откровенно боялась следующей встречи и не скрывала от себя, что радуется тому, что Ипполита сейчас нет в Белых Скалах.
И вдруг из бухты Казацкой прибыла радиограмма: «Оказией прибуду завтра, постарайся быть дома двадцать часов. Целую Ипполит». Категорический тон радиограммы подчеркивал его, Кипарисова, право на нее. Это была мужнина полупросьба, полуприказание. «Он уже все решил, ни в чем не сомневается... А я...» Чем больше Мария думала о себе и Ипполите, чем подробнее припоминала все, что произошло, тем тягостнее становилось на душе. Она провела бессонную ночь и ут-
ром, изнервничавшаяся и разбитая, отправилась на верфь.Мария работала в столярном цехе. Она любила его воздух — запах свежей стружки, тончайшую пыль, золотившуюся в солнечных лучах, голоса станков, рубанков, фуганков, их слитную однообразную песню, без резких звуков, какие всегда бывают в цехах, где работают с металлом. Любила Мария и свою беспокойную должность диспетчера. Обычно, придя в цех, она как бы отключалась от всего, что не имело непосредственного отношения к работе. Это было необходимо, почти всегда приятно и легко давалось ей. Всегда, только не сегодня. Если бы начальник цеха, тепло относившийся к ней и ласково называвший ее дочкой, не обратил бы сразу внимания на то, что Мария в «растрепанных чувствах», если бы он не стал с самого начала внимательно следить за всем, что она делала, Мария многое бы сегодня напутала.
Весь день она ходила, как в полусне. И всякий, кто пытался вывести ее из этого состояния, раздражал ее. Люди, говорившие с ней о работе, казались ей нечуткими, холодными эгоистами. Те же, кто смотрел с сочувствием, раздражали ее еще больше.
Было у Марии такое ощущение, будто подняли ее на вершину горы, где захватывает дыхание, и затем без жалости сбросили куда-то вниз, в темноту. И летит она, летит, и не за что ей уцепиться. Ей было страшно. Но на этом страшном хотелось сосредоточиться, чтобы найти спасительный выход.
В обеденный перерыв начальник цеха взял ее под руку и повел в медпункт. Мария хотела было отказаться идти туда, сказать, что она вполне здорова, но подумала: «Пусть лучше меня считают больной, тогда всем будет понятно мое состояние и все отстанут, и никому ничего не надо будет объяснять». Она и правда ощущала легкое головокружение и боль в сердце.
Молодой врач, недавно со студенческой скамьи, внимательно и долго выслушивал Марию. Он не находил никаких отступлений от нормы, но признаться в этом стеснялся. У врача в памяти было огромное количество почерпнутых из книг и лекций примеров, рассказов о болезнях, с трудом поддающихся диагностике, и почти совсем не было жизненного опыта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174