«Это решает мою судьбу». Он стоял точно пригвожденный к палубе, весь обратяеь в слух. Его лицо побледнело, а пальцы крепко сжимали папку с бумагами. «Ах, вот как?!» — сказал он, отходя от двери каюты. Услышанное вызвало в нем противоречивые чувства. Прежде всего, его охватила радость: «Наконец-то в штабе вспомнили обо мне. Я буду командиром!» Он уже слышал ласкающие его слух слова коротких служебных докладов и ответов: «Так-то и так-то, товарищ командир». «Есть, товарищ командир!» Командир, а не старший помощник! Он уже видел себя стоящим на мостике эсминца, равного по силе и боевой мощи «Державному». Эсминец, где он — единственный и полновластный хозяин, где каждое его слово — закон. Сбывается давнишняя мечта! А затем приятная взволнованность про-
шла, уступив место горечи и обиде. «Они еще сомневаются во мне... Неспроста явился этот Маратов, — раздумывал Кипарисов, сидя в кресле и металлической пилочкой подчищая длинный, холеный ноготь на мизинце. — Зачем нужно залезать ко мне в душу? Что им от меня надо?..»
Ему припомнился давнишний ночной разговор с Вы-сотиным. Он тогда чувствовал себя морально уничтоженным и решил заново внимательно присмотреться к Высотину. Шли недели за неделями, месяц за месяцем, Кипарисов старался выполнять все, что требовал командир, постепенно он научился даже предугадывать, что захочет Высотин и что скажет он в том или ином случае. Добившись этого, Кипарисов решил, что теперь понял Высотина, и стал подводить для себя итоги. Обдумывая все, он с интересом и некоторым удивлением отметил, что между его методом и методом Высотина, казалось, существенной разницы не было. Высотин, так же как и он, считал основой основ железную дисциплину на корабле, так же требовательно относился к нарушителям ее, так же как и он, ценил каждого матроса прежде всего по тому, как тот знает и выполняет свое дело на корабле. Разница, с точки зрения Кипарисова, заключалась лишь в том, что Высотин придавал большое значение таким вспомогательным средствам , как партийно-массовая работа, — собрания, газеты, беседы всякого рода. «Что ж, это надо учесть», — решил Кипарисов. С тех пор служба, у него пошла как будто гладко. Однако Кипарисов продолжал оставаться в одиночестве, ни с кем особенно не сближаясь. Да и трудно было бы ему кому-нибудь, кроме Марии, раскрыть все, что делалось у него на душе. Но и Мария была далека от него. Встречались они случайно в общественных местах — на улице, на верфи, в клубе, и Мария не делала никакого шага к сближению. Не решался сделать этот шаг и Кипарисов. Не то, чтобы он окончательно потерял уверенность в себе или веру в то, что Мария его любит, не то, чтобы он сам потерял к ней интерес, — нет. Он хорошо знал, что Мария, как бы спокойно она ни держалась при встречах, далеко не равнодушна к нему: она не умела скрыть волнения, когда он говорил, что как-нибудь зайдет навестить ее, он ловил порой издалека ее взгляд, печаль-
ный и испытующий, слышал, что живет она одиноко. Сам Кипарисов, насколько он был способен, любил теперь Марию больше, чем когда бы то ни было.
Однако он хорошо помнил их последний разговор в гостинице. И так же, как Кипарисов понял, что нужно Высотину, чтобы он был удовлетворен его службой, он инстинктивно чувствовал, чего ждет Мария. Кипарисов не хотел больше рисковать, не хотел терпеть неудачу. «Нужно, чтобы она верила с первой встречи, что мы будем связаны навсегда».
И он все откладывал решительное объяснение. Больших побед в его жизни не было. Наоборот, появились новые обиды.
Преемником Высотина на «Державном» стал Николаев. «А почему не назначили меня? — не раз спрашивал себя Кипарисов. — Это несправедливо!» Эти мысли изо дня в день терзали его болезненное самолюбие. И хотя при Николаеве он снова обрел былую самоуверенность, все же его неотступно грыз червь сомнения. «Я в опале, это ясно!» Свое теперешнее положение он саркастически охарактеризовал тремя «не»: не замечают, не выдвигают и не снимают.
Служить с Николаевым было куда легче, чем с Вы-сотиным. Высотин вмешивался во все и все проверял сам. Николаев вмешивался только тогда, когда ему докладывали, что дело обстоит плохо. Пели же у любого офицера в любом подразделении не было никаких происшествий и показатели были отличными, он не сомневался в них.
Кипарисов всеми силами старался поддержать добрую репутацию корабля. «Это шанс выдвинуться», — говорил он себе. Он твердо усвоил высотинское правило — использовать все меры для того, чтобы добиться отличной службы на корабле. И хотя он сам по-прежнему избегал задушевных бесед с подчиненными (такие беседы ему попросту не давались), он охотно прибегал к помощи политработников. Его полностью удовлетворял стиль руководства Николаева, предоставившего ему полную свободу действий. В то же время, однако, он и осуждал про себя ту легкость, с какой новый командир относился к службе. Выполняя за Николаева некоторые командирские обязанности, Кипарисов вначале был доволен и польщен доверием Николаева, оно тешило
его самолюбие, но потом он стал относиться к новому командиру менее уважительно, чем на первых порах, а позже, когда почувствовал себя незаменимым, стал иногда пренебрегать его указаниями, делая все на свой лад. Он втайне завидовал успехам Николаева в службе («пришел на все готовое»), его блестящему положению среди офицеров соединения, которым начштаба Панкратов не раз ставил Николаева в пример. Кипарисова раздражало и возмущало то обстоятельство, что он, считая себя сильнее Николаева, должен ему подчиняться. Таковы были те чувства, которые испытывал Кипарисов к своему командиру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174