На экзаменах, например, избегали вопросов сложных, на которые кандидаты в медалисты могли бы и не ответить... Нет ли у нас чего-либо подобного?
— Факты, ближе к фактам, — бросил раздраженно Панкратов.
— Факты? Что ж, — продолжал спокойно Высотин. — Вот наш молодой политработник Донцов давно заметил такие факты на «Державном». Написал о них докладную, упомянул сегодня. Он говорил и с секретарем партбюро, да тот отмахнулся. А почему мы не приняли световского варианта высадки во время учений? Разве он был плох? Нет! Боялись поставить в трудное положение корабли, которым придется проходить через неизведанные узкости! Боялись непривычного и сложного форсирования бойцами десанта горного перевала! Пуще того, боялись нарушить самими нами разработанный штабной план! Факты? А разве не факт, что мы чураемся технических экспериментов, что плаваем мы много, да ждем тихой погоды? Не случалось ли так, что мы, коммунисты штаба и политотдела, стали больше думать о наших золотых медалях, чем о тех грозных неожиданностях, которые всегда готовят морякам океаны, а военным — противник?.. То, что капитан второго ранга Николаев спасовал перед трудностями, — опасный сигнал...
Высотина внимательно слушали. У многих коммунистов с первой фразы появилось такое ощущение, будто он говорит именно то, что они сами думали и переживали, и в то же время все казалось новым. Бывает такое странное, двойственное чувство... Часто случается в жизни, когда ты уже созрел для принятия неожиданного решения, но еще не догадываешься сам об этом, а твой товарищ высказывает его.
Порядову, Кристаллову, Донцову, казалось, впервые становилось ясно, из-за чего они терзались сомнениями и тревожились. Даже Меркулов не мог отделаться от мысли: «Да ведь это мои слова... так я собирался выступить на партактиве, который сам же отменил, не поверив, что меня поддержат. — На мгновение он растерялся. — Неужели же я теперь оказался на стороне тех, кто цепляется за старое, отжившее и не дает новому хода?» Тут, однако, пришло на ум обвинение, которое раньше предъявляли ему самому.
— Значит, вы предлагаете признать все у нас плохим, хотите все охаять? — бросил он реплику.
— Нет, товарищ Меркулов. — Высотин был к этому вопросу готов, и он не смутил его.— Нет, ни в коем случае. Охаивать труд людей — значит растоптать их
лучшие чувства. Я думаю, когда подчеркивают успехи, поступают мудро, если это делается для того, чтобы люди поверили в свои силы. Но когда говорят об успе-. хах, чтобы объявить достигнутое предельным, преграждают путь новому. А вы, мне кажется, на совещании поступили именно так. В нашем соединении мы добились высокой организованности, а это такой фундамент, на котором можно строить любое здание. Но я считаю, что возможности наших людей давно уже переросли задачи, которые мы перед ними ставим. Я считаю, что жизнь может поставить задачи куда более сложные. Словом, я за линию наибольших трудностей, смелых, гибких, а не академических штабных планов, за линию инициативы и новаторства, а не формальной исполнительности, высокого напряжения сил, а не парадных демонстраций. За то, чтобы поддержать таких командиров, как Светов, которые уже стали на этот путь. И подвергнуть жесткой проверке всех наших «медалистов».
В Меркулове каждый мускул был напряжен. Пусть этого никто не знал: теперь он получал двойные удары, каждое слово звучало осуждением его прежнего отношения к людям и той позиции, на которой он стоял сейчас.
— А я думаю, что это выступление не что иное, как критика командования, — проговорил вдруг хрипло и властно Панкратов.
Может быть, со стороны Панкратова это был удар не вполне честный. Но сам Панкратов даже оттенка недобросовестности в своей реплике не находил. С самого начала ему многое не нравилось. Резали слух выступления Порядо-ва, Донцова, лезших, по мнению Панкратова, не в свое дело, пытавшихся судить не о том, что им положено. Этого одного было довольно, чтобы не вникать в смысл их выступлений. Но то были в конце концов частности. Высотин же возмутил Панкратова до глубины души. «Что под сомнение ставит, на что руку поднимает?»
Нет в вооруженных силах ничего более незыблемого, чем авторитет единоначальника. С годами меняются военная техника и тактика, но воля командира, по чьему приказу идешь хоть на смерть, была и остается основой жизненной силы армии и флота. Нет дисциплины без великой веры в то, что твой начальник всегда
знает, как и что нужно делать, а твой долг лишь наилучшим образом выполнять его приказания. И потом, не он ли, Панкратов, учил Высотина штабному делу?! «Выскочка». Панкратов, конечно, мог и по существу поспорить с Высотиным, сказать, что ни в чем и никогда не было в штабе отступления от прямых указаний свыше, что условия учений отнюдь не были легкими, что за так называемой «гибкостью штаба» часто стоят бесхребетность и распущенность... Но спорить по таким вопросам в присутствии подчиненных начальник штаба считал непозволительным.
Высотин молчал, все еще не отходя от стола. «Неужто я в самом деле не имел права сказать то, что думаю, товарищам-коммунистам?». Он посмотрел на хмуро опустившего голову Панкратова, потом на Меркулова и Серова.
Меркулов подумал: «Выскочил из седла побратим». Начальник политотдела сам воздержался бы от таких прямых обвинений. Тут уж очень зыбкая грань между защитой единоначалия и зажимом критики. «Нехорошо!» Вряд ли теперь кто-нибудь поддержит Высотина. Мелькнула мысль: «А может быть, это к лучшему».
Высотин продолжал стоять молча, настороженный и смущенный, не сводя глаз с командующего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174