.. И только утром пришло решение держаться с официальным благородством.
...В каюте было полутемно. Николаев расстегнул китель. «Что же дальше?»—спросил он себя. «Дальше?.. Сейчас надо выздороветь и больше ни о чем не думать»... Он на ощупь нашел на столе коробку с таблетками снотворного. Проглотил одну, другую — без воды. Во рту появилась горечь. Но дотянуться до графина не было сил. Николаев стал считать про себя: один, одиннадцать, двадцать один... И тяжелый душный сон охватил его.
Николаев уже спал, когда в океане произошла встреча между «Державным» и «Гордым», на котором находился командующий. Серов перешел на «Державный», принял рапорт от Кипарисова, коротко расспро-
сил о состоянии спасенных людей и, никак еще не выказывая своего отношения к происшедшему, приказал проводить его к Николаеву. Отстранение дотоле всеми уважаемого командира было событием чрезвычайным и тревожным. Мысли о нем отступали на второй план, пока были в опасности сотни жизней, но сейчас судьба Николаева более всего волновала командующего. Как бы ни подтверждали факты справедливость его решения, надо было выслушать командира корабля. Серов даже мысленно не позволил себе сказать «бывшего командира».
Николаев не отозвался на стук командующего. Серов постучал сильней, дернул ручку. И тут послышался голос Николаева, сонный и жалобный:
— Оставьте меня в покое...
— Откройте! — требовательно сказал Серов и повернулся к сопровождающему его Кипарисову: — Вы свободны пока...
Дверь распахнулась. Из каюты вырвался смешанный запах одеколона и валерьянки. Николаев стоял у двери взлохмаченный, в расстегнутом кителе. Лицо его, обычно благообразное, обрюзгло и пожелтело:
— Вы, товарищ командующий? — вырвалось у него удивленно.
— Не ожидали? — сказал Серов, входя в каюту. Ему неприятен был растрепанный вид Николаева. — Ну, ну, я обожду, пока вы приведете себя в порядок:
Пока Николаев застегивал китель и расчесывал волосы, Серов зажег свет и включил настольный вентилятор.
— Я болен, товарищ командующий, — глухо проговорил Николаев. Он инстинктивно чувствовал, что ссылка на болезнь стала для него теперь лучшим, а может быть, и единственным средством самозащиты. Николаев не притворялся и не лгал, он только отгораживался физической болью от моральных ударов. Сон не освежил его. Сердце по-прежнему болело. Если бы Николаева осмотрел врач, он, несомненно, уложил бы его в постель. Но Серов не был медиком и оценивал психологическое состояние Николаева с другой точки зрения.
— Значит, вам нечем оправдаться... так, что ли, вас понимать?
— Я чувствую себя плохо, — упрямо повторил Николаев.— Я не мог рисковать кораблем и людьми,— добавил он. — То, что удалось Кипарисову, стечение почти невероятных счастливых случайностей. Мое решение было разумным и законным. Я докажу это, когда мне станет легче.
Серов посмотрел на Николаева пристально:
— Скажите, как вы прошли войну?—вдруг спросил он.
Николаев подтянулся и ответил как мог спокойно:
— Офицером на эсминце, — он мог бы добавить, что ему повезло. Он даже не видел боев. Корабль, на котором он служил, стоял в Петропавловске-на-Камчатке. А кратковременная кампания против империалистической Японии не шла в счет. Николаев отогнал от себя эту мысль и закончил удивленно: — Но почему вы об этом спрашиваете?
Серов улыбнулся и сказал беспощадно:
— Потому, что вы мне кажетесь трусом!
Если бы Николаев сохранил гордую уверенность в себе, если бы он даже искренне вспылил и ответил дерзостью, возможно, Серов пожалел бы о сказанном и взял бы свои слова обратно. Но Николаев молчал, лишь инстинктивно, словно огораживая больное сердце, судорожно прижал руку к левому карману кителя. В покрасневших выпуклых его глазах появилось выражение нестерпимой боли. На мгновенье сострадание шевельнулось в душе Серова.
— Ладно, ложитесь, — сказал он, — сейчас пришлю вам врача. Выздоровете — поговорим!
Серов вышел из каюты, постоял секунду в коридоре, раздумывая. «Собственно, все ясно. Настоящий волевой офицер не вел бы себя так, как Николаев. Не выполнил он приказ по духовной слабости и защищал себя, как человек слабодушный. А жалеет его пусть кто-нибудь другой».
Он решительно зашагал по коридору.Вопрос о дальнейшей судьбе Николаева был для него решен: с этой минуты отстранение командира «Державного» перестало его волновать. Как человек, долгое время по долгу службы властвовавший над жизнью и судьбами других людей, Серов мог быть
жестоким. Он давно уже понял, что в исключительных случаях без крайней твердости и властности немыслимо быть военачальником. Ему не нужно было всякий раз осторожно применять к проступку того или иного командира нормы дисциплинарного устава. Николаев стал в глазах Серова безвольным человеком, почти трусом. И, значит, отныне он уже не существовал для командующего как офицер, на которого можно положиться в трудном и опасном деле. Серов обошел кают-компанию и кубрики, побеседовал со спасенными. Затем, разрешив штурману остаться за Кипарисова на мостике, он вызвал его, заперся с ним в каюте. Это была все та же каюта старпома, где они разговаривали пять лет назад. И так же, как пять лет назад, Кипарисов был не командиром, а только старшим помощником. То, что он сегодня фактически командовал «Державным», решающего значения не имело. Завтра на эсминец мог быть назначен новый командир. Серов обо всем этом не думал. Он увидел на столе старпома фотографию Марии с ребенком на руках. И глаза его, как он их ни отводил в сторону, все возвращались к портрету. Мария выглядела много моложе, спокойней и счастливей, чем он знал и мог представить ее себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174