Отношения эти рисовались ему весьма туманно, но, во всяком случае, он не представлял себе, что может остаться незамеченным. И сегодня равнодушие Светова было единственным облачком, омрачавшим его настроение.
...Теперь Батырев ждал, как отнесется к его словам Меркулов.
— Ни разу не разговаривал с вами? — переспросил Меркулов.
— Ну да, толком ни разу.
Начальник политотдела помолчал, взгляд его скользил по набережной. Вдалеке, среди флагов эсминцев, можно было разглядеть, и гвардейский флаг «Дерзновенного». «Неужели Светов не придерживается даже элементарных правил? Кто же не знает, что командир корабля обязан поговорить с новым офицером, напутствовать его, подбодрить?.. Надо в этом разобраться».
— Я думаю, вам еще представится случай побеседовать с командиром по душам, — сказал он. — Только не выдумывайте себе обид, служба не терпит этого.
— Есть... — отчеканил Батырев. Назидательный и властный тон начальника политотдела ему уже изрядно надоел. «Хоть бы отпустил душу на покаяние». Батыреву хотелось двигаться, смеяться, громко разговаривать. В голове стоял пьянящий дурман. Он с удовольствием погонял бы шайбу вместе с матросами крейсера, игравшими в хоккей на уже расчищенном от снега
пятачке катка, или побросал бы снежки, как озорные ребята. А тут стой неподвижно перед начальством, словно оловянный солдатик.Меркулов, видимо, и сам почувствовал, что разговор не в меру официален. Отпуская лейтенанта, начальник политотдела улыбнулся глазами, одобряюще кивнул на прощание и сказал:
— Ничего, Валентин Корнеевич, путь от лейтенанта до адмирала никому не заказан.
Батырев облегченно вздохнул. За спиной Меркулова схватил пригоршней снег, смял его, с силой бросил в море и весело расхохотался. От резкого движения на шинели оторвалась пуговица и, блеснув, словно золотая монета, зарылась в снег. Батырев поднял пуговицу, просунув ее ушко в петлицу шинели, закрепил спичкой. «Сойдет!» — И зашагал дальше. Все, что он сейчас делал, было как во сне, мысли одна другой нелепее лезли в голову,
У «Дерзновенного» Батырев остановился. Невольно залюбовался боевым кораблем, его низким и узким корпусом, словно вдавившимся огромной тяжестью глубоко в воду, длинными стволами орудий главного калибра, мощными трубами торпедных аппаратов, широким бело-голубым полотнищем военно-морского флага с гвардейской черно-оранжевой лептой.
Поднявшись но сходне, Батырев отдал честь флагу, заглянул в рубку к дежурному офицеру и хотел было пройти в свою каюту.Нервный подъем от выкуренной наркотической сигареты быстро спадал. На смену ему пришли непонятная раздражительность, усталость, расслабленность. Снова захотелось курить.
«Эх, от чего заболел, тем и лечиться надо», — решил Батырев. Миновав старшинский кубрик, он остановился у обреза — жестяной банки для окурков, — повертел зеленоватую пачку сигарет и, не удержавшись от соблазна вернуть вновь ощущение, похожее на легкое опьянение, закурил.
Неподалеку, в углу тесного помещения, на деревянной скамейке сидел старшина и чинил ботинок. Он работал, как заправский мастер. В плотно сжатых губах старшины веером торчали мелкие гвозди. Проколов
шилом отверстие в подметке, он ловко вставлял туда гвоздь и забивал его одним ударом молотка. Увидя подошедшего офицера, старшина хотел было встать, но Батырев остановил его движением руки.
— Канчук, вы по какой такой великой нужде самолично чеботарите? — спросил он.
Канчука, старшину сигнальщиков, Батырев за короткое время службы на «Дерзновенном» узнал как комсомольского заводилу. Старшина нравился ему. Высокий, широкогрудый, с озорными глазами, он принадлежал к людям, которым все по плечу, все дается без видимых усилий. Старшина был лихой танцор и превосходный певец в кружке самодеятельности, отличный легкоатлет, не раз бравший призы на флотских соревнованиях. И то, что он сейчас сапожничал, до крайности удивило Батырева. Он перевел взгляд на ноги старшины. Почти новые ботинки Канчука были начищены до блеска.
Канчук стукнул молотком, выплюнул гвозди на ладонь, весело посмотрел на Батырева.
— Когда-то у себя на родине, товарищ лейтенант, я сапожничал, собирался стать мастером модельной обуви. — Он говорил по-русски совсем правильно, но глуховатые «г» и твердые «о» выдавали в нем украинца.
— Иенька Украина? — спросил Батырев.
— А вже ж, з Лубен, — ответил старшина.
Познания Батырева в украинском языке ограничивались двумя— тремя фразами, и он вернулся к прежней теме.
— Значит, практикуешься перед демобилизацией?
— Нет, демобилизоваться не буду... учиться на офицера хочу. А это так... Понимаете, товарищ лейтенант, у меня тут матрос один. Молодой, отчаянный танцор. Ну, и разбил ботинки вдрызг. А у корабельного сапожника очередь... — пояснил Канчук.
— А офицером станешь, тоже будешь подчиненным обувь чинить?
Старшина лукаво блеснул глазами и ответил:
— А что же, не за плечами же ремесло таскать... Батырев рассмеялся. Рассмеялся и старшина.
— Посмотрим, посмотрим, каков ты, сапожник, в морском деле, — сказал Батырев.
— А что ж, поглядите! — старшина ответил уверенно и чуть-чуть насмешливо, будто хотел сказать: «Мы и на тебя еще поглядим, лейтенант».
И опять после первых затяжек у Батырева стала слегка кружиться голова и какая-то болезненно раздражающая волна накатила на сердце, и снова захотелось громко говорить, двигаться, смеяться.
Батырев короткими шажками заходил вокруг обреза, трогая рукой то огнетушитель, висевший на переборке, то скатанный брезентовый шланг, то пожарный рожок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174