Меркулов долго молча смотрел на Высотина. Потом, не пригласив сесть, спросил:
— Как так потерял? Он у тебя вместе с партбилетом лежал или где? Ну-ка расскажи подробней.
Рассказывать было тягостно. Мальчишески легкомысленной выглядела вся эта история.
— Потерял по собственной вине, по небрежности,— закончил коротко Высотин.
Меркулов обжег Высотина пронизывающим взглядом и спросил:
— Ты что же, не знаешь, что пропуск до конца партактива должен хранить как зеницу ока?
— Знаю.
— Знаешь, и все-таки... — Меркулов рассердился. — Что же можно тебе после этого доверить?
Меркулов оглядел Высотина с головы до ног, точно заново оценивая его.Высотин вскинул глаза.
— Я совершил проступок. Но как вы могли... Разве мы первый день знакомы?—проговорил он глухо.
Меркулов вдруг улыбнулся, подошел к сейфу в углу каюты, открыл дверцу и вынул полинявший от влаги продолговатый кусочек картона.
— Вот твой пропуск, побратим.
— Но как же?.. — вырвалось у Высотина. Ему это казалось каким-то непостижимым фокусом, насмешкой над всеми его переживаниями. Он не верил своим глазам.
— Твой пропуск передал сегодня командующий. Он возвращался с охоты и нашел его на снегу. Говорил мне, что сначала хотел тебя догнать, потом передумал. Ну, а я, признаться, решил тебя проучить. Да, вот смалодушничал... — В голосе у него послышались теплые нотки. Они, эти нотки, обманули Высотина.
— Спасибо, — сказал он порывисто. Меркулов снова посуровел.
— Выводы ты для себя сделай, Андрей. К черту благодушие! С тобой вот беда не случилась, а с другим, возможно, похуже будет. Спокойствия у нас много. Думаем, что по ровной накатанной дороге едем. Ан, нет таких дорог.
Высотин понял, что Меркулов как-то связывает потерю пропуска с их первым разговором о штабе. Он посмотрел на начальника политотдела выжидающе, но Меркулов сказал, как отрезал: — Ну, ступай, у меня дел много.
Тут же, постучавшись, в каюту вошел Светов.От Меркулова Высотин направился к секретарю партбюро, пропагандисту Маратову.
— Ты что, Андрей Константинович, у начпо был?— спросил Маратов.
— Угадал, Савва Артемьевич. Маратов фыркнул.
— От него все выходят такие, будто из бани... Высотину не понравилось замечание пропагандиста.
Однако он промолчал и тут только заметил Порядова, сидевшего в кресле у иллюминатора. Высотин поздоровался с, ним. Тот кивнул в ответ.
— Я ведь у Меркулова до вас был, Андрей Константинович,— сказал он ровным голосом, глядя сочувственно на Высотина. — Предложил мне начпо подать рапорт о переводе. Говорит, будете преподавать в академии, станете доцентом. Нет смысла, дескать, удерживать здесь такого образованного человека, как вы. Буду ходатайствовать, хотя и жаль расставаться. — Порядов потер висок, словно мучась от головной боли.— «Жаль?» Просто не подходящий я для него человек... Не первый раз мы с ним встречаемся...
Высотин был еще слишком занят собственными мыслями, чтобы вникать в переживания Порядова. Высотин знал: Порядов до войны учился в аспирантуре при кафедре философии Московского университета, ушел на фронт, едва сдав кандидатский минимум и не успев приступить к диссертации. Потом долго служил где-то в отделе кадров политуправления, в Белые Скалы был назначен сначала пропагандистом.
— А вам, Викентий Захарович, разве не улыбается Москва, кафедра? — спросил Высотин.
— Вы бы согласились?
— Ну, я человек корабельный.
— А я, значит, нет. Вот так, наверно, думает и Меркулов, — горькая обида прозвучала в голосе Порядова.
— И потом такие вещи нельзя предлагать словно в наказание, — заметил Маратов. — Нет, не подавай рапорта, Викентий Захарович.
— Так-то так... — задумчиво сказал Порядов, будто соглашаясь с Маратовым, и неожиданно добавил: — А вдруг Меркулов прав?
Высотин, понимая сложность всего происходящего, молчал.Маратов принялся ходить по каюте. Ему вспомнился день, когда Меркулов впервые вызвал своего заместителя Порядова и его, секретаря партийной организации штаба, для обстоятельного разговора. Начальник политотдела предложил им высказать свое мнение о положении дел в соединении. Порядов раскрыл папку и, склоняясь по временам над бумажками, стал подробно рассказывать о партийных и комсомольских собраниях на кораблях, о стенных газетах и листовках-молниях, о политзанятиях и лекциях в университете марксизма-ленинизма — одним словом, обо всем, что, по его мнению, составляло сущность партийно-политической работы в соединении. Порядов был убежден в том, что все находится в полном порядке. Доподлинность и даже образцовость этого порядка подтверждалась не только формально бумажками или «галочками», отмечавшими в планах проведенные мероприятия, но и, что гораздо важнее, общим вполне благополучным ходом дел. По давнему опыту Порядов знал, что самая .строгая инспекция от добра добра не ищет. Случись в соединении чрезвычайные происшествия, неудачи в боевой учебе — и вся политработа была бы оценена неудовлетворительно. Но раз соединение было на хорошем счету, то отыскивать и пропагандировать следовало золотые крупицы положительного опыта. Таков был принятый стиль.
Маратов полностью разделял мнение Порядова, к тому же он был человек снисходительный. Маратов любил находить высокие достоинства в людях, и поэтому люди всегда считали, что он их глубоко понимает, и охотно раскрывались перед ним. Дополняя Порядова, секретарь партбюро главным образом говорил
об отличных служебных и личных качествах политотдельских, штабных работников и некоторых командиров кораблей и их заместителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174