— Ну вот что, товарищи, — сказал Серов. — Илью Потаповича я, кажется, сегодня, как и всегда, должен
бы благодарить за то, что он оберегает честь соединения от неприятных случайностей. Сделать это, однако, не могу. Хочу, чтобы мы выиграли бой, настоящий, серьезный, вполне современный. И проверить соединение хочу в таком бою без скидок. Я стою за общую идею, высказанную Андреем Константиновичем. — Бросив взгляд на помрачневшее лицо Панкратова, Серов неожиданно добавил: — Начальнику штаба обижаться, по-моему, не следует, он сделал большое дело, воспитав себе достойного заместителя.
Панкратов и Высотин ушли от Серова перед самым ужином, когда все важные задачи, связанные с предстоящим учением, были поставлены. Меркулова Серов задержал, чем тот был чрезвычайно доволен. Это выглядело так, как будто оставались вопросы столь серьезные, что о них можно было разговаривать только наедине.
Меркулов, едва за Панкратовым закрылась дверь,сказал:
— Тяжеловат на подъем стал наш Потапыч, стареет на глазах... — он чувствовал, что только подводит итог тем мыслям, какие были у командующего, хотя он и не высказал и не мог, наверно, их высказать с такой определенностью.
Серова покоробило. «Не полагалось бы Меркулову об этом говорить. А если уж и говорить, то не в таком тоне...»
— Но вы же раньше поддерживали Илью Потаповича, — сказал он.
— Только до тех пор, пока считал, что он в чем-то главном прав, — ответил Меркулов.
Серов покачал головой.
— Предстоящее учение будет проверкой не только для штаба, но и для политотдела, — сказал он. — Учтите это. Меня, признаться, смущает, что вы высказываетесь о начальнике штаба с такой категоричностью... вроде «с катушек долой!». Будто сами ни в чем не ошибались.
Меркулов вспыхнул и встал с кресла.
— Товарищ командующий!.. Я...
— Не сейчас, не сейчас, — перебил, поднимаясь, Серов. — Только после размышлений.
Провожая Меркулова до дверей, Серов заметил как бы невзначай:
— У меня был разговор с вашей женой, Борис Осипович. Вы уж передайте ей мои извинения за резкость. Я ведь ей многим обязан как добровольной и бескорыстной переводчице.
Меркулов остановился и спросил, нахмурившись:
— Какой разговор, товарищ командующий? — он готов был вступиться за честь жены.
— Видимо, по женскому мягкосердечию она хлопотала передо мной за лейтенанта Батырева. Упирала на то, что вы да и я отвечаем за него перед отцом. Просила оставить его дело без последствий. Мне показалась ее просьба слишком настойчивой, и я был недостаточно вежлив.
Меркулов закусил губу. «Как она посмела... и не посоветовавшись...»
— Я ничего не знал и ничего не понимаю! — сказал он.
— Надеюсь, так. А извинения все-таки передайте.
— Обязательно. — Меркулов вышел из салона.
Оставшись один, Серов еще раз подумал о начальнике политотдела: «И опытный человек, и бесстрашный, но не слишком ли самоуверен? И честен ли до конца перед самим собой?».
...Серов вытащил из ящика письменного стола свою работу. Давно уже он к. ней не прикасался. Хотелось многие ее мысли воплотить в жизнь. Пуще того, хотелось ее закончить, хотя бы для этого пришлось не досыпать ночами. «Л Мария? — вдруг снова подумал он и остановил себя. — Нет, довольно уже о Марии. У нее своя жизнь. У меня — своя».
Выйдя от Серова, Панкратов спустился по узкому трапу в почти квадратное, выкрашенное в темно-красный цвет, пустое, гудящее вентиляторами и темное, как погреб, продуваемое сквозняком помещение с двумя яйцеобразными открытыми железными дверями; чуть пригнувшись, он прошел в одну из них и миновал просторный матросский кубрик, где за длинным столом, с
темной, словно из фибры, крышкой несколько матросов играли в домино, а другие, сидя и стоя возле рундуков, разговаривали о своем. Матросы подтянулись и примолкли, когда он проходил мимо. Затем Панкратов пересек коридорчик, жаркий и душный от проходящей дымовой трубы, и, снова поднявшись по трапу, вышел в другой длинный коридор, ярко освещенный цепочкой сияющих плафонов. Здесь размещались каюты штабных флагманских специалистов, старших офицеров «Морской державы» и политотдельцев.
У опечатанной сургучной печатью двери недвижимо стоял в бушлате и бескозырке часовой, положив руки на висящий у груди, поблескивающий вороненой сталью автомат. Молодое, румяное, чуть курносое лицо часового с широко открытыми глазами при виде начштаба будто окаменело...
Властно, без стука, Панкратов заходил то в одну, то в другую каюту флагманских специалистов, задавал каждому из них два — три вопроса и, выяснив, чем они заняты, уходил. Потом он направился к дежурному по соединению, застал его разговаривающим с приятелем-офицером в коридоре и резко отчитал.
Только убедившись в том, что служба идет как положено и железный уставной порядок ни в чем не нарушается, Панкратов еще более угрюмым и усталым вернулся в свою каюту. Приказав вестовому пригласить Высотина, он тяжело опустился в кресло за письменным столом. Пошарив в кармане кителя, достал и машинально сунул в рот трубку. «Вы воспитали себе достойного заместителя», — эта фраза, которой Серов как бы подвел итог всему давешнему разговору, не выходила из головы Панкратова. Она мучила его, будто в ней воплотились разом и укоры, прозвучавшие в словах Серова на партсобрании, и позор Николаева, и непонятная отчужденность Меркулова, и сегодняшнее его, Панкратова, поражение в споре с Высотиным. Конечно, слова командующего можно было понимать и прямо, как признание заслуг, можно было и усмотреть в них желание Серова «позолотить пилюлю» (дескать, успехи Высотина— твои успехи).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174