Я поддерживаю то, что считаю верным, и отвергаю то, что идет во вред делу.
Панкратов кивнул головой и молча вышел. ...Верхняя палуба «Морской державы» в лунном свете казалась обрызганной жидкой известкой. Панкратов остановился и, оттянув пальцем рукав шинели, поглядел на часы. Было только начало восьмого.
Над городом стояло ровное электрическое зарево, прорезанное черными тенями заводских труб. В гавани было еще людно. Рокотали моторами грузовики, что-то непрестанно подвозившие к самоходным баржам и транспортам; подходили катера, и с них высыпали на берег матросы, уволенные в город с кораблей, стоявших на внешнем рейде. В дальнем углу гавани, между пакгаузами, был залит каток, и на его зеркальном, в цветастых световых пятнах льду матросы играли в хоккей.
Козырнув вытянувшемуся в струнку вахтенному офицеру, Панкратов сошел на берег и, обождав немного, сел в подошедшую «Победу». Добрых девять десятых своего времени Панкратов проводил на корабле, где никогда не утихает шум, но любил тишину и уют.
Давно, как только выяснилось, что семья не сможет к нему приехать, он отказался от квартиры на центральной улице, неподалеку от военной гавани, и снял комнату в пригороде. Зимой на машине нельзя было подъехать к его дому. «Победа» остановилась на шоссе у подножья сопки. По поднимающемуся вверх переулку пролегала лишь пешеходная тропка между сугробами, расчищенная лопатами и утоптанная ногами.
На заснеженном пригорке стоял одноэтажный, в четыре окна, домик под черепичной крышей, с крестовиной радиоантенны и железным флюгером на коньке. Позади дома протягивал ветви неприглядный зимний сад. А ниже, почти у самой калитки, чернел обледеневший сруб колодца с журавлем, похожим на голую мачту неоснащенного парусника.
У колодца, гремя ведрами, скользя по зеленоватой наледи, переливавшейся в свете луны, переговаривались женщины.
— С полными, с полными, — на счастье вам, товарищ моряк!—крикнула одна из них, идя навстречу Панкратову. В ее ведрах, раскачивающихся на коромысле, тяжело плескалась вода.
Панкратов молча отступил с тропки в снег, давая дорогу женщине. «Какое уж там счастье!» — подумал он горько, открывая калитку. Из будки, звеня кольцом по проволоке, протянутой через весь небольшой дворик, рванулся лохматый пес, гавкнул и тотчас же радостно заскулил, юля хвостом. Панкратов потрепал пса по спине, пощекотал у него за ухом и по скрипучим деревянным ступеням поднялся на крыльцо. В кухне, у русской печи, орудовала ухватом немолодая, дородная и красивая хозяйка, жена железнодорожника. Она по-свойски приветствовала Панкратова.
— Угадали, Илья Потапович, на кулебяки. Мой-то вот-вот нагрянет. Так и быть, выставлю вам рябиновку.
Обычно Панкратов любил потолковать с хозяйкой о немудрящих житейских вещах, выпить с ее мужем по рюмочке и поспорить о международной политике. Но
сегодня, едва кивнув ей, он прошел к себе. Комната у него была небольшая, но с двумя окнами, выходящими в сад, всегда жарко натопленная зимой. Деревянные стены оклеены когда-то синими, а теперь выцветшими до голубизны обоями. На широкой добротной кровати — гора пышно взбитых подушек, а поверх них — кружевная, по-девичьи кокетливая накидка. В углу между пузатым комодом и стеной — спиннинг и целая коллекция удочек. Над комодом — зеркало со слезшей местами амальгамой. В простенке между окнами — письменный стол, мягкое кресло и рядом стул. На стене против двери — увеличенная фотография жены и детей. Старомодный уют комнаты был полным контрастом холодному металлическому блеску каюты Панкратова на «Морской державе».
Панкратов снял шапку, шинель, китель, ботинки, сунул ноги в теплые домашние туфли и опустился в кресло. Лицо его еще продолжало хмуриться, но на душе незаметно становилось спокойнее. Он чуть было не сказал себе: «Хорошо». Взгляд его скользнул по стене и привычно остановился на фотографии. Ему захотелось рассмотреть ее подробней. Он снова поднялся и искоса поглядел на себя в зеркало. Из широкого выреза белой нижней рубахи выступала жилистая, вся в мелких складках и морщинах шея с сухой широкой ключицей. «Вот она, старость, уже через порог шагнула», — подумал Панкратов. Он вдруг почувствовал себя всеми забытым и одиноким... «Воспитал себе достойного заместителя... адмирал парусного флота». Теперь эти слова вновь всплыли на поверхность. Он остановился у фотографии. Долго не сводил глаз с сыновей. Ему не терпелось погладить их по голове, ощутить под руками мальчишеские вихры, рука его сама собой поднялась и коснулась поверхности глянцевой бумаги. «Так что, может быть, в отставку?» — мелькнула мысль. Он сначала испугался ее. «Как же — без корабля... без службы... без подчиненных?.. Но нужен ли я этим подчиненным?» — странно, до сих пор этот вопрос никогда не возникал у него. Голова стала снова тяжелой, будто свинцом налитой. Обычно на службе он не обращал на такие вещи внимания. Однако сейчас вспомнились слова давнего знакомого, старого врача, которого он вызвал к себе в прошлом году по поводу пустячной ангины.
«Ангина скоро пройдет, но вы ведь типичный гипертоник, Илья Потапыч, — сказал врач с грубоватой откровенностью, — не будете следить за собой, — предупреждаю: хватит кондрашка». Тогда Панкратов только отмахнулся: «Э, двум смертям не бывать, одной не миновать». А нынче...
— Илья Потапович, к вам гость! — послышался голос хозяйки из кухни.
Панкратов вздрогнул. В комнату вошел Николаев в штатском зимнем пальто. Его чуть обрюзгшее лицо было все еще красивым, а пышные холеные усы стояли торчком.
Панкратов не видел Николаева с тех пор, как «Державный» ушел к Скалистому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174