Предыдущие роды у Анны были тяжелыми. Несколько дней она находилась между жизнью и смертью. Известно, что трудные больные и врачи привязываются друг к другу. Это чувство сродни тому, какое бывает у фронтовых друзей, сблизившихся в борьбе со смертью. Мать-начальница и Анна считали себя друзьями, не раз приглашали друг друга в гости, но так и не собрались.
«Согласится ли она мне помочь?—думала Анна.— Что бы там ни говорил Андрей, делать аборт решено твердо. Во имя Сережи и Ниночки, во имя своей работы я обязана пожертвовать всем, чем угодно». Она мысленно представила себе существо, которое должно было бы появиться на свет и которое она решила уничтожить, и вся содрогнулась. Аборт норой начинал казаться ей убийством. Однако чувство это еще можно было погасить. «Но если бы по-другому складывались отношения с Андреем?.. — подумала она. — Нет, нет... В конце концов пустячная операция — и все. Так на это и надо смотреть». Анна морально подготовила себя. Теперь оставалось добиться разрешения, а это тоже отнюдь не просто. Закон не интересовался психологическими переживаниями женщины, ее желаниями, обстоятельствами ее жизни. Закон рассматривал таинство зачатия и рождения человека только как акт общественный и юридический. Анне, как и тысячам других женщин, трудно было примириться с этим. Но факт оставался фактом: в те годы аборты были запрещены. Если она не хотела отдавать себя в руки ненавистных ей знахарок и бабок,
нужно было говорить с медиками, силой обстоятельств превращенными в судей и чиновников.Анна не заметила, как дошла до поликлиники, думая о своем, как сняла пальто в гардеробе, как стала ждать в приемной очереди. Время текло медленно и тягостно. За окном розовел полдень; воробьи, облепившие телеграфный столб, прыгали на фарфоровых чашечках и проводах, словно живые знаки на нотных линиях, прочерченных в белесом небе. В приемную из коридора заглядывали женщины, проходили врачи и медицинские сестры, шурша накрахмаленными белыми халатами. Слышался плач детей, голоса матерей, успокаивающих ребят. За дощатой перегородкой, где помещалась регистратура, то и дело раздавались телефонные звонки. Несмотря на открытую форточку в окне, остро пахло камфорой, валерьянкой, иодом — особым медицинским запахом, свойственным всем аптекам, поликлиникам и консультациям матери и ребенка. Анна от нечего делать рассматривала плакаты, развешанные на стенах, толкующие о правильном кормлении грудных детей. Ей пришло на ум то время, когда она впервые стала матерью и ей в родильном доме рано утром, когда в окне едва брезжил майский голубоватый рассвет, показали Сережу, нечто удивительно красное, сморщенное, крикливое, но такое милое и родное, что она, стыдясь и страшно волнуясь, расплакалась счастливыми слезами. А санитарка, погрозив ей пальцем, даже не, дала дотронуться до ребенка.
Наконец открылась дверь, и Анна вошла к врачу. Мать-начальница встретила ее ласково, осмотрела, обняла и сказала:
— Поздравляю. Все нормально, глядишь, Анна Ивановна, скоро медаль материнства получишь.
Анна отрицательно покачала головой.
— Вы помните, что было в прошлый раз?
— Нет оснований ждать, что это повторится. — Мать-начальница стала мыть руки, плескаясь над умывальником. — Не будьте, милая, трусихой. Как в деревне говорят: «Дело дурацкое, не хитрое».
— Я очень, очень прошу вас учесть то, что было, — сказала Анна упавшим голосом. Других мотивов просить разрешения у нее не было.
Врач искоса поглядела на Анну. Вытерла руки. Сказала помогавшей санитарке:
— Ну-ка, милочка, сходи погуляй минут на десять, — и когда санитарка вышла, продолжала: — Страшно? — Она смотрела на Анну все понимающими глазами. Ей нельзя было соврать.
— Нет, не страшно. Но я не хочу. Мне сейчас нельзя ребенка, — честно призналась Анна. — Помогите.
Мать-начальница задумалась. Ежедневно она без околичностей выпроваживала таких просительниц. Закон был законом. Отступать от него она не могла, если здоровье женщины не оставляло места для сомнений. Но если хоть малейшее сомнение было, она позволяла себе решать по совести. Расспрашивала больную обо всей ее жизни подробно и сама определяла, использовать или не использовать «зацепку», чтобы добиться разрешения медицинской комиссии. Мать-начальницу уважали, да и врачебная этика не позволяла спорить с мнением опытного гинеколога.
— Неужели плохо в семье? — спросила она.
Анна вскинула голову. Ни с кем третьим ни за что не согласилась бы она обсуждать свои отношения с Андреем.
— Я прошу вас, если можете, поверить мне на слово,— Анна поднялась и прошлась нервно по комнате, — делаю это не по легкомыслию и трусости. Л если не верите, что ж... — Она остановилась у двери, рядом с металлическим со стеклянной дверцей шкафом, на полках которого лежали медицинские инструменты, бинты и медикаменты.
Врач невесело улыбнулась, глядя на ее решительное лицо.
— Ладно. Верю, Анна Ивановна. Постараюсь вам помочь... — она села за стол и принялась заполнять «историю болезни».
Анна смотрела на склоненную голову пожилой женщины, и странная мысль пришла к пей: какие невероятно огромные права даются порой: решать — появиться или не появиться на свет человеку.
...Анна не успела додумать, врач — дописать, санитарка—возвратиться, люди в коридоре и приемной поликлиники — дождаться своей очереди... Неожиданно нелепо подпрыгнули инструменты в стеклянном шкафу,
стулья сдвинулись с места, с потолка посыпалась штукатурка, чернила потекли по столу на белый халат врача. Потом перевернуло легкий стол, на стене за-зияла трещина, и Анна едва удержалась на ногах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174