Только тот один мог ответить на тяжкое обвинение начальника штаба. Лишь командующий — и никто больше. «Ну а если Серов поддержит своего начштаба?».
Серов понимал создавшееся положение. Он не спешил вмешиваться в ход собрания. «Ну что ж, кажется, ничего не поделаешь».
— Я думаю, — сказал Серов тихо и как-то по-домашнему спокойно, — не следует превращать принцип единоначалия в дубинку. Этак самые хорошие и верные вещи можно довести до абсурда. Мы — парторганизация штабная, наши коммунисты руководят соединениями, значит, их долг искать дороги к улучшению этого руководства. Не след нам заниматься формальной казуистикой и с опаской щупать каждое слово: «А нет ли в нем непозволительной критики». Ни к чему это. Я подрыва авторитета командования в речи Высотина не усмотрел. Наоборот, он хочет, чтобы мы все лучше руководили делом в будущем, а лучше руководить — значит поднять авторитет. Во всем ли прав он — другой
вопрос. Я его наперед не решаю. А поспорить о новых задачах, по-моему, не грех.Серов подумал немного и продолжал:—Я уже свыше тридцати лет в партии и присутствовал на многих партийных собраниях. Помню собрания в годы гражданской войны. Перед тяжелым боем коммунисты брали на себя трудные и опасные задания, а потом в бою вели за собой бойцов с такой верой в победу, что их вера, их дух передавались всем. Я помню многочасовые собрания на строительстве первой пятилетки, когда открывались новые пути советской техники, собрания «накоротке» в кубрике подводной лодки, когда кончался кислород, а нужно было еще много часов не подниматься на поверхность. Чем памятны мне эти собрания? Тем, что каждое из них было необходимым, тем, что на каждом звучал призыв: «Коммунисты, вперед!» За последние годы, к сожалению, видел я у нас много партсобраний совсем иных: скучных и серых, после которых ровным счетом ничего не менялось. Скажу откровенно, судя по докладу, сегодняшнее тоже обещало быть таким. Но, кажется, потом загорелся живой огонек. Так не будем его гасить. Теперь, друзья, 1954 год, и вся партия борется за восстановление ленинских норм партийной жизни. Л эти нормы требуют смелой мысли, страстного чувства от каждого коммуниста, непримиримости к тому, что является слепой догмой... Некоторые из нас поддались рутине... И, видимо, я сам был в этом грешен...
Панкратов смотрел на Серова с удивлением. «Что же он и себя самого отдает на суд «критиканов?». Нет, старый служака отказывался понимать командующего. Выставив вперед челюсть, он сидел недоумевающий и потрясенный. Меркулова не покидала мысль: «Об этом я, именно я, должен был говорить... Но теперь ведь уже не могу...» Впервые за много лет он почувствовал себя растерянным. Личное, меркуловское, расходилось с государственным, партийным, принципиальным. Это еще не осознавалось до конца. Но все росло ощущение глубокой внутренней тревоги.
Коммунисты выступали один за другим. Неожиданно крепко досталось Маратову. «Наш Савва» — эти слова вдруг прозвучали иронически и зло. «Наш Савва всех готов понять, всем помочь, всех хвалить. Прямо не
секретарь партбюро, а духовник всепрощающий. Не пора ли признаться, что мы больше изучали бумаги, чем живых людей, что, проверяя корабли, мы порой слишком глухо говорили о недостатках...»
Маратов был ошеломлен и от заключительного слова отказался. Он не был к нему готов.«Да, не силен ты, брат, не силен», — подумал Меркулов. Он и сам не знал, как должен выступить Маратов, но почему-то в нем до конца тлела надежда, что все еще можно повернуть, что есть какой-то ход, который докажет, что линия политотдела и партийного бюро определялась высшей партийной и государственной необходимостью.
Начали зачитывать проект решения. По традиции работа партбюро была признана все же удовлетворительной.Однако истинный итог был подведен на выборах. Маратова, всеобщего друга, «прокатили на вороных».
В состав нового партбюро были избраны Высотин, Порядов, Кристаллов... Партийное собрание кончилось за час до отбоя. В корабельном клубе остались только члены нового партбюро, чтобы после небольшого перерыва провести организационное заседание.
Меркулову полагалось бы остаться с ними (такова была традиция), открыть заседание, рекомендовать, кого избрать секретарем. Но собрание выбило начальника политотдела из колеи. К тому же его мучила боль в пояснице (видимо, давало знать себя купанье в ледяной воде во время высадки десанта).
Меркулов расхаживал по коридору и злился на Вы-сотина, Маратова, Серова, а больше всех на самого себя, и это было близко к душевному смятению... «Черт меня дернул связать себя с Панкратовым», — впервые сделал он этот вывод.
Его размышления прервал командующий. Он подошел и спросил:
— Так кого в секретари?
Меркулов заколебался. В составе бюро были два партийных работника: Кристаллов и Порядов. Ни к одному из них сейчас душа не лежала. Однако он взял себя в руки, стремясь быть вполне объективным, сказал:
— Думаю, Порядова. Правда, он мой заместитель, это не принято, но ведь и не возбраняется уставом партии...
Серов не скрыл удивления.
— Помнится, вы были им недовольны, — заметил он, — хотели даже откомандировать.
— Многое изменилось, Кирилл Георгиевич, — сказал Меркулов устало, — да и состав бюро такой...
Серов покачал головой.
— Планировался, видимо, несколько иной, — он прищурился чуть лукаво: — Ну что ж, раз так, пусть сами и решают, в чьи руки бразды вручать... А? Сегодня уж такой демократический день.
Меркулов озадаченно поглядел на командующего, сдвинул брови, но спорить не стал.
— Пусть так, — сказал он.— А я поеду домой, что-то нездоровится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174