— А я и не поблагодарила... Нет, не то я говорю... Все время думала о вас. Слава богу, все обошлось хорошо... — она глядела на него полным участия взглядом, и ее глаза вдруг наполнились слезами.
Серов смутился. Он осторожно высвободил руку.
— Вот она, женская логика. Вы уцелели, я выздоровел, надо радоваться — и вдруг слезы... — он сказал нарочито насмешливым тоном, едва скрывая свою радость от свидания с ней. — Спасибо, что проведали. Скажите, это не ваш ли подарок? — он кивнул в сторону ветки богульника. И, не ожидая ответа, уже окончательно уверовав, что она все время о нем думала, продолжал:— Это так приятно зимой — цветы, да еще таежные.
Лицо Марии было так близко от него, что Серов видел легкие морщинки у ее глаз, в уголках губ. «Всех метит жизнь!»
— Вам, наверно, скучно здесь? — спросила Мария.
— Да... Но только, когда я один. Сейчас мне хорошо. — Он помолчал. — Знаете, Мария, — что-то уже связывало их, и Серов решился назвать гостью просто по имени. — Знаете, Мария, чем страшна долгая болезнь: не опасностью смерти. О ней я еще на войне приучил себя не думать. Болезнь страшна одиночеством. Чем тяжелей болен, тем меньше твой мир. Сначала отодвигаются далеко в туман город, корабли, служебные дела, затем от тебя уходят вещи в комнате: картина на стене, стол, графин.на столе — они не подчиняются твоей воле, расплываются в глазах, потом собственные руки, ноги уже не твои, все отказывается повиноваться... Зато, когда выздоравливаешь, все возвращается, и это счастье... жизнь... Вы не испытывали такого?
Мария покачала головой.
— Я никогда серьезно не болела. Но что такое одиночество, хорошо знаю.
— Вы так молоды, и если у вас было горе, оно забудется, впереди еще столько дорог, встреч... счастья... — Серов сказал это почти грустно. Мария посмотрела на него внимательно.
— Нет, Кирилл Георгиевич, счастье от возраста не зависит.
Адмирал вздрогнул. В госпитале его тянуло мечтать о Марии. Усилием воли он заставлял себя отказываться от этих мыслей. Это ему не всегда удавалось. Так и не мог приучить себя не связывать в мечтах судьбу Марии со своей судьбой.
Перед ним была женщина, которая ему нравилась, которую он любил. Эта женщина волновалась за него, смотрела на него с нежностью, говорила ему о своем одиночестве, как казалось ему, подбадривала, утверждая, что счастье от возраста не зависит.
Серов откинулся на подушки. «Проверь еще и себя, и ее... не спеши... Но разве я не имею права на любовь?» Он еще не знал, как сказать Марии обо всем этом, но уже знал, что обязательно скажет.
А Мария? Она и не подозревала о том, что творилось в душе Серова. Да, с первого дня знакомства она по-чувствовала к нему симпатию, но в чувстве, которое Мария испытывала к Серову, не было и доли того, что влекло ее к Кипарисову. Мария была одинока, Серов добр с ней. Она потянулась к нему, как к отзывчивому и чуткому человеку. Он спас ей жизнь. Это сделало их как бы родными. Она тревожилась за него, могла бы ухаживать за ним, даже пожертвовать собой за него. Но это было сродни дочернему чувству, не больше. Может быть, не будь мысли Марии так заняты Кипарисовым, она женским чутьем угадала бы, несмотря па всю сдержанность Серова, любовь, все крепнувшую в нем. Но ей и в голову не приходило представить себе кого-нибудь, кроме Кипарисова, своим мужем, и от этого, наверно, она забывала, что другие могут видеть в ней любимую женщину.
— Счастье от возраста не зависит, — повторил Серов. — А любовь?
— И любовь, конечно,—ответила Мария. Она подумала о том, что ей уже тридцать, но любит она не менее горячо и мучительно, чем пять лет назад. И разве через десять или двадцать лет она не будет испытывать те же чувства?
Серов приподнялся на постели. «Мария, я вас люблю» — хотел сказать он. Но на сердце вдруг нахлынула такая тревога, что он удержался и не произнес этих слов. Только спросил:
— Вы никого не любите, Мария?
Как ему хотелось, чтобы она ответила: «Вас». Впрочем, если бы Серов мог сейчас проанализировать свои чувства, он, вероятно, понял бы, что, желая признания, он в то же время страшился его. Легка ли семейная жизнь, когда жена в том возрасте, в каком могла бы быть дочь?
— Люблю ли я кого-нибудь?—переспросила Мария. Она все так же ни о чем не догадывалась, все так же предполагала в Серове только дружеские и отцовские чувства.
— Да! — Серов взял ее ладони в свои.
— Я люблю, только без радости, — потупясь, призналась Мария. Хорошо, что не видела, какой взгляд был устремлен на нее.
— Но почему?
— Люблю человека, который, может быть... — она остановилась. Серов сжал ее пальцы.
— Кто же этот человек? Я знаю его?
Мария заколебалась. Она никогда и никому не говорила о своей любви к Кипарисову. Слишком путаной была эта любовь. Да и не было настолько близкого человека, чтобы открыть перед ним душу.
— Вы должны мне верить, Мария, — тихо сказал Серов.
Она подняла глаза. Сколько грусти и тепла было в его взгляде, такое волнение— в каждой черте его лица, что она подумала: «Да, перед ним можно не таиться».
— Я люблю Кипарисова, Кирилл Георгиевич, — сказала Мария так тихо, что он скорее догадался, чем расслышал. Па щеках Серова появились крупные нервные пятна, он выпустил пальцы Марии из своих рук. «Старый я пень, какую нелепость чуть не совершил».
— Что с вами? — встревожилась Мария,—у вас такое лицо... Позвать врача?
— Сердце пошаливает, — призвав все свое самообладание, сказал он тихо и твердо. — Продолжайте, итак... вы любите Кипарисова, а он?
— И он... по-своему.
— Так за чем же стало? — его голос звучал неестественно глухо.
— Вам трудно говорить? — спросила Мария.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174