Пока они спускались по лестнице и пробирались сквозь толпу, стоявшую позади трибуны, колонна демонстрантов судостроительного завода уже прошла.
— Видите, мы опоздали, — сказал Серов.
— Ничего не значит, — ответила Мария, — вон идут строители, и мы с ними! — Они пробежали по улочке и, миновав сквер, пристроились к первой незаполненной шеренге. Серов, шагая рядом с Марией, испытывал необыкновенный душевный подъем, будто вернулся в давние молодые годы. Он вместе со всеми кричал «ура» и даже подпевал, когда затянули песню. Затем, однако, нечаянно взглянул на часы, и настроение сразу испортилось — вспомнились срочные штабные дела.
— Мне пора. Хотите, я довезу вас до квартиры, моя машина здесь поблизости... — сказал он Марии.
— Нет, нет... я хочу пройтись пешком, — ответила она решительно и, простившись, затерялась в толпе. Жаль было так расставаться с ней, но ведь и причин, чтобы удерживать молодую женщину, не было.
Позже Серов видел Марию однажды в театре, затем на судостроительном заводе, но она была в кругу друзей и поговорить им так и не пришлось. Меж тем Се-
ров все чаще думал о Марии и убеждался в том, что встречи с ней оставили в его душе глубокий след. Сначала он боролся с этими мыслями, потом привык к ним и даже сознательно стал вызывать в памяти ее образ.
Что же за чувство он испытывал к Марии? Любовь? Нет, ему казалось, что это нечто другое. Пожалуй, точней всего он определил бы его словом «любование». Он любовался Марией, как еще никем и никогда в жизни. В юности, когда он увлекся своей будущей женой, его тянуло к ней неудержимо, казалось, и часа он не может прожить без нее. Позже, в семейной жизни, он испытывал к ней огромную нежность, она была для него другом, без совета которого нельзя решить ни один важный вопрос, чье участие наполовину облегчало любое горе, чья радость делала его удачу двойной удачей.
Он даже сам не заметил, как постепенно страстное нетерпение уступило в их отношениях место спокойной духовной общности. И все-таки ни в юности, ни в зрелых годах он не мог бы даже сразу ответить на простой вопрос — хороша ли она вообще, умна ли она вообще? Ему бы и в голову не пришло поставить , перед собой такой вопрос. Она была хороша для него и умна для него — и эти ее «хорошесть» и ум определялись вовсе не какими-нибудь объективными критериями, а местом, которое она занимала в. его жизни. Жена существовала для него, Кирилла Серова, и в этом заключалось все. И это вовсе не исключало того, что она могла жить одновременно общественной жизнью, работать или увлекаться, например, биологией, — он вникал в ее общественные дела, разделял ее увлечения, и все это потому, что жена была как бы частицей его самого.
С Марией дело обстояло по-другому. 0на существовала сама по себе. Более того, Серов и не представлял себе, что может когда-либо сблизиться с ней. И не потому, что он рассудком останавливал себя, вспоминая о разнице в летах. Такие рассудочные преграды легко могли быть сметены чувством. Нет, по какому-то внутреннему ощущению человека, перешагнувшего за пятый десяток, он исключил для себя самую возможность влюбиться и быть любимым. И то чувство, в силу которого мужчины, смотря на нравящихся им женщин, вольно или невольно представляют их в роли своей любимой, для него не существовало. Поэтому, хотя ему
нравилась каждая черточка лица Марии, каждое ее движение, жест, хотя он мог мысленно по многу раз представлять себе ее улыбку, тяжелую корону ее волос, повторять про себя ее слова, в этом преобладало все-таки не влечение, а любование. И если он в случае нужды многое мог бы сделать для нее, если ее судьба тревожила его, как судьба дорогого человека, то все-таки это никак не было связано с его судьбой.
...Серов потер озябшие пальцы. Надевая перчатки, он поглядел на свои покрасневшие, морщинистые руки и усмехнулся: «Годы не те».На корабле шла приборка. Матросы скоблили и терли палубу. Разгоряченные работой, они, казалось, не замечали стужи. Слышались прибаутки, смех. «Молодости все нипочем», — с завистью подумал Серов.
Ветер тяжело давил на залив. Бежали непрерывной чередой волны, загибая гребни, наполненные пузырчатой пеной, и эта белая, как снег, пена .еще больше подчеркивала темный цвет воды.
Чувствуя, что продрог, Серов стал спускаться по трапу. В коридоре, у дверей своей каюты, увидел Панкратова, который, видимо, ожидал его.
Приземистый Панкратов походил на борца. У него были широкие плечи, короткая шея, крутолобая голова. На его лице резко выделялись угловатые скулы и тяжелая выдающаяся вперед нижняя челюсть. Приветствуя Серова, он коротко доложил:
— Я к вам, Кирилл Георгиевич, по поводу Кипа-рисова.
Следуя на полшага позади Серова, Панкратов, как бы вскользь, заметил:
— Опять со Световым история.
— А что такое? — спросил Серов. Он вошел к себе в каюту, разделся и сел за стол.
— Директиву штаба о стоянке кораблей в зимних условиях, например, он считает маловажным документом, — продолжал Панкратов.
— Нашел что-нибудь в наших указаниях неверное?
— Пустое критиканство. Этот умник не признает простых вещей. Я его заставлю повторять службу с азов, — мрачно обронил Панкратов.
Серов задумался. Вчера с ним беседовал о Светове Меркулов. Он утверждал, что Панкратов недооценивает командира «Дерзновенного», и просил дать Светову на ученьях ответственную задачу.
«Надо испытывать командиров в сложных условиях. Светов давно уже не имел возможности проявить инициативу», — говорил Меркулов.
Серов постучал мундштуком папиросы по коробке и сказал непреклонным тоном:
— Я понимаю, что личная дисциплинированность Светова заставляет желать лучшего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174