— А, служба! Едва тебя узнал. Что делаешь?
— Баловство, птах кормил... Я ведь больной ходячий, скоро и на выписку... — Канчук улыбнулся не то приветливо, не то насмешливо.
— А я вот тоже... — Батырев досадливо махнул рукой. — На день — два, не более. Может, и выпишемся вместе.
Канчук не ответил: сторонясь, он давал дорогу идущему в приемный покой санитару. Тот взял Батырева под руку, толкнул ногой застекленную дверь, ведущую в небольшую, светлую комнату, в углу которой за столом, огороженным невысоким барьером, сидел у окошка в солнечном дыму дежурный врач в белом халате и в белом колпачке.
— Ты бы, старшина, проведал меня сегодня... — идя за санитаром, сказал Батырев.
Канчук кивнул головой.
— Добро, я тут все ходы и выходы знаю..: Чувствуете себя хорошо?
— А мне все как с гуся вода!.. — ответил Батырев, скрываясь за дверью.
— Раздевайтесь! — сказал врач, подходя к нему. Снимая рубашку, Батырев резко повернул голову и вдруг почувствовал уже знакомую ему, подкашивающую ноги слабость и тошноту; мутная сетка зарябила в глазах. Привалившись к жесткому изголовью больничного топчана, застеленного поверх простыни, пропитанной острым запахом карболки, клеенкой, Батырев впал в беспамятство..
...Очнулся он в постели с продавленной сеткой. Он лежал, как в люльке, голова его покоилась на огромной пуховой подушке. В офицерской палате стояло пять коек, только две из них были заняты. Солнце светило, искоса освещая часть стены с розоватым бордюром и высокий фикус с широкими, словно латунно-жесткими листьями, в кадке неподалеку от окна. За фикусом висел натюрморт в позолоченной раме. Посередине палаты стоял стол, на нем — графин со стаканом и шахматная доска.
К Багыреву подошла медсестра, сделала ему укол в руку, дала выпить какой-то микстуры и, наказав лежать смирно, поправив одеяло и подушку, вышла. Ба-тырева подташнивало. Это беспрерывное ощущение тошноты было неприятнее боли от ушиба и ссадин. Только оно одно и удерживало его в постели.
Сосед по койке, седой офицер в пижаме, лежал поверх одеяла, отвернувшись к стене, и читал книгу. Его красная, в жирных складках шея и бритый затылок шевелились в такт заросшей рыжеватыми волосами руке, когда он лениво переворачивал страницы. Батырев хотел было завести с соседом разговор, поохал для предлога, покашлял, даже сказал вслух: «Ну и чертова скука», но сосед ни на оханье, ни на слова его не обратил внимания. Тогда Батырев, приподнявшись на подушке, стал смотреть в окно.
Напротив окна стояла кирпичная неоштукатуренная котельная с кургузой трубой под железным грибом. Из трубы все бежал и бежал тонкими струйками дым. Серела угольная куча, занесенная снегом и похожая на могилу, и лишь черная, блестящая антрацитом осыпь
в том месте, где уголь брали, освежала унылую картину. Тут же стояла тачка и около нее ходили три голубя и пили из лужи у котельной влагу, часто и беспокойно поднимая головки. Потом Батырев заметил за котельной два строящихся корпуса с подъемными кранами, которые обледенели, не двигались и казались ненужными. Еще дальше, за оградой, синел густой лес, освещенный солнцем.
Прямо под окном были сложены в штабель березовые и сосновые поленья и около них на снегу желтела свежая щепа...
Батырев посмотрел-посмотрел и чертыхнулся с тоски. Госпиталь стоял почти у самого берега залива, и с противоположной стороны здания, конечно, была видна гавань, корабли... Батырев решил, что завтра же либо выпишется, либо попросит, чтобы его перевели в другую палату.
Он повернулся, удобно устроился на кровати и, приложив к уху радионаушник, стал дремать под тихую музыку. Но тут скрипнула дверь и, стараясь не стучать костылями, вошел Канчук. Хитровато щурясь и поглаживая то и дело свои коротко остриженные, торчащие ежиком волосы, он вначале, деликатно осведомившись о самочувствии Батырева, стал расспрашивать о корабле, а затем и о том, как случилось с Батыревым несчастье.
Они разговаривали вполголоса, чтобы не помешать заснувшему с книгой, слегка всхрапывающему соседу по койке. Канчук похудел, загар сошел, и кожа на его висках просвечивала синевой, но по-прежнему озорно и плутовато блестели его глаза, а крепкие, с выступающими венами суховатые руки нервно двигались, словно, помимо воли хозяина, ища дела. О катастрофе Батырев распространяться не захотел. Предпочел отшутиться: «Наказан, мол, за то, что сел не в свои сани, то бишь выбрал не по чину машину... Самочувствие такое, как будто слегка поукачало... а в общем, морякам, не салагам, ни при каких обстоятельствах унывать не полагается». Словом, Батырев держался так, как полагалось держаться лихому морскому лейтенанту, которому океан по колено.
Не отдавая себе в том отчета, он стремился завоевать расположение и уважение Канчука. Старшина,хоть и стоял ниже его по служебной лестнице, был для Батырева всегда почти символическим воплощением истинно флотского характера. Канчук усмехнулся, и усмешка его была такой, что Батырев понял: старшина не только не восхищается им, но даже осуждает его. Это испортило Батыреву настроение.
— Ужасно тошнит, — пожаловался он, — и в голове гудит...
— Ничего, это скоро пройдет. — Канчук положил на край койки ногу, вытащил из кармана госпитальной пижамы перочинный ножик, закатал штанину, осторожно продвинул лезвие между гипсовой повязкой и кожей и стал водить ножом вокруг ноги, морщась не то от боли, не то от удовольствия.
— Что это вы делаете, Канчук? — заинтересовался Батырев.
— Когда эту штуку накладывали, ногу побрить забыли, — отозвался тот, — волосы к гипсу приросли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174