А я останусь тем, что я есть сейчас. Но отношения между людьми должны все-таки определяться тем положением, какое они занимают в данный момент. Ведь не пришло бы вам в голову, скажем, в училище устроить посиделки в кабинете директора, или в цехе, например, в рабочее время организовать дискуссию о последнем фильме. Во всем должен быть порядок. Быть домработницей — такая же служба, как всякая другая. Вот так-то, милая.
Елена Станиславовна говорила столь убежденно и доводы ее казались такими вескими, что Дуся невольно кивнула головой.
— Пойдемте, Дусенька, покажу вам кое-что, — сказала Елена Станиславовна. Доверительно обняв Дусю за плечи, она повела ее в спальню,, там, подойдя к шкафу, распахнула дверцы.
«Своими туалетами хвастаться будет», — подумала неприязненно Дуся. То, что намеревалась, по ее мнению, делать Меркулова, хотя и было естественным в отношениях между женщинами, но в данный момент показалось почти оскорбительным. «Нарядов у нее много, не то что у меня—два платьишка». И все же Дуся не без любопытства заглянула в шкаф.
Однако Меркулова сдвинула в сторону висящие там платья, сняла с вешалки заплатанную, выгоревшую и полинялую военную гимнастерку с узкими погонами старшего лейтенанта административной службы.
— Вот, Дусенька, в этой форме я провела последний год на фронте. Храню, как реликвию. Всегда с ней связаны у меня и война, и моя молодость, и мои мечты... — Елена Станиславовна говорила грустно. Лицо ее стало задумчивым и добрым.
— И это... вы в боях заслужили? — спросила Дуся, указывая на орден и две медали, прикрепленные к гимнастерке.
— Да. Орден я получила на фронте, — ответила Елена Станиславовна. Она поглядела на Дусю и, догадавшись по выражению ее лица, что та не понимает, пояснила: — Я служила в таком военном органе, который вел антифашистскую пропаганду. Мы составляли листовки, обращения, организовывали выступления военнопленных перед микрофоном на линии фронта. Мне довелось и летать на плохоньком самолете, солдаты его называли «кукурузником», над немецкими окопами и через громкоговоритель читать листовки и обращения. Чаще всего это проделывалось ночью. Конечно, нас обстреливали. Однажды меня ранило, но все же я, как говорят, выполнила задание. За это меня наградили.— Меркулова повесила гимнастерку обратно в шкаф. — Не посчитайте, бога ради, Дусенька, меня хвастуньей. Рассказала все это лишь для того, чтобы вы меня лучше знали.
— Л моя жизнь была неинтересной, — невольно вырвалось у Дуси.
— Вам необходимо работать, — сказала Елена Станиславовна, — человек не имеет права останавливаться, иначе он превращается в обывателя.
Дусе хотелось спросить, почему же не работает сама Елена Станиславовна, но она постеснялась задать этот вопрос.
Елена Станиславовна, однако, поняла ее.
— Вы думаете сейчас обо мне и находите противоречие между моими делами и словами?
— Вы такая умная. Зачем вам быть домашней хозяйкой?
Елена Станиславовна задумалась. Откровенно ответить Дусе было нелегко. Сказать, что она не работает именно потому, что слишком честолюбива, — пожалуй, парадокс не дошел бы до Дуси. Между тем, это было так.
...Отец Елены Станиславовны, мелкий адвокат в провинциальном Дмитров-Льговском, до революции считался отчаянным либералом, при Временном правительстве пошел было в гору. Но Октябрь привел его в ужас. Всю гражданскую войну он просидел дома, отгородившись от мира тройными запорами на дверях и справками, добытыми у знакомых врачей, о всевозможных болезнях.
К началу тридцатых годов, то есть к тому времени, когда Елена Станиславовна стала входить в сознательный возраст, Станислав Георгиевич, добившись скромной пенсии, устранился от всяких дел. Мать Елены Станиславовны, женщина, живая и энергичная, была с утра до вечера поглощена делом, так как давала обеды на дому для холостяков. Любила Лена, придя из школы, усесться на потертом кожаном диване в отцовском кабинете и, перелистывая какую-нибудь книгу, слушать рассуждения старого адвоката на тему о роли личности в истории и роли случайности в жизни личности.
— Жизнь выдающегося человека, милая, делится на три этапа, — говаривал Станислав Георгиевич. — В детстве и юности он выбирает себе достойные образцы для подражания и равняется по ним; в зрелом возрасте уверенно хватает за хвост счастливую случайность и взлетает высоко; в старости пишет воспоминания в назидание потомкам. Мне, доченька, к сожалению, на втором этапе не хватило смелости, поэтому на третьем я стал
неудачником. — Эти слова отца глубоко запали ей в душу.
Закончив среднюю школу, Лена устроилась секретарем в дирекции небольшого завода. Но надолго застревать в Дмитрове она не собиралась. Собрав немного денег и приодевшись, переехала в Москву и поступила в институт иностранных языков. Она смутно верила, что в Москве подвернется тот счастливый случай, который сделает ее знаменитой. А знание языков необходимо на любом поприще. Но год от года Лена все ясней начинала понимать, что никаких особых данных, никаких надежд добиться славы у нее пет. Ей предстояло стать скромной преподавательницей немецкого языка в школе. Л это ее никак не устраивало. Лена хорошела день ото дня и день ото дня все более сознавала силу своей красоты. В отличие от большинства своих подруг, она была холодна и ни в кого не влюблялась, очертя голову. Постепенно у нее созрела мысль: если нельзя самой стать знаменитым человеком, то, по крайней мере, можно стать женой такого человека.
Ей повезло. В нее, студентку третьего курса, влюбился видный работник Наркоминдела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174