Теперь кожу свербит, нет силы... Так я отдираю. Завтра доктор обещал гипс снять...
Настал черед усмехнуться Батыреву. Ничего не говоря, он философски подумал: «Вот, какие бы несчастья ни происходили вокруг, а человека больше всего беспокоит что-то пусть маленькое, да свое...»
За окнами, хрустя снегом и урча мотором, прошла машина. Кто-то пробежал, и вскоре послышались встревоженные голоса.
Солнце переместилось и освещало лишь кусок угла, словно кто-то невзначай приклеил там золотую шпалеру.
Канчук прислушался к голосам, спрятал нож и, ловко прихватив прислоненные к кровати костыли, заторопился уходить.
— Хочу в другую палату проситься, — сказал Батырев. — Заходи почаще, старшина, а то мне здесь словом не с кем обмолвиться.
— Скоро у вас соседей будет много... — ответил Канчук. — Тут такое говорят про землетрясение...
— Не верещи чайкой на непогоду, старшина, — ответил Батырев.
Однако предсказание Канчука быстро сбылось. Хотя в самих Белых Скалах было мало пострадавших от землетрясения, но к вечеру с многочисленных
островов и с отдаленных бухт океанского побережья на самолетах, катерах и автомашинах стали прибывать первые партии контуженных, раненых и обмороженных людей.
Госпитальные машины все чаще урчали за окном, хлопали двери, торопливо и озабоченно спешили встретить больных врачи, сестры и санитары.
Первым принесли на носилках капитана с переломленной ногой, — он шел по улице, и на него обрушился карниз. Капитана положили напротив Батырева, потом привели, как слепого, майора с забинтованным лицом, головой и руками. (В жилом доме развалилась от подземного толчка печь. Начался пожар. Майор проходил мимо и, не раздумывая, бросился в огонь спасать угоревшую, обомлевшую от страха беременную женщину.) Третьим пришел в палату лейтенант, красивый, стройный молодой человек, с картинной повязкой на правом глазу. (Десятилетнего мальчишку смыла волна. Лейтенант поплыл за ним и поймал за волосы. Обезумевший от страха мальчишка схватил спасителя за шею и пальцем угодил ему в глаз.) Принесли одного с переломленной ключицей, затем другого — с обмороженными руками...
Госпиталь к вечеру приобрел приметы военного времени. Он уже, казалось, не мог вместить больных и раненых, как в дни жестоких боев. По приказанию командующего в госпиталь принимали не только военных, но и гражданских лиц. В палатах сестры едва протискивались между койками. Кровати стояли в холле, в коридорах, даже в кабинете главного врача.
В открытую дверь палаты Батырев не раз видел Канчука. На костылях, подняв тяжелую ногу в гипсовом сапоге, он вприпрыжку носился по коридору, стремясь хоть чем-нибудь помочь санитарам, выполнить какое-нибудь поручение сестер или врачей. Людей не хватало, и его услугами охотно пользовались. Он разносил лекарства, отставив костыли, помогал больным устроиться на постели. И так как Канчук в отличие от медперсонала не был задерган и выполнял все по своей охоте, не теряя юмора и доброго расположения духа, он был желанным гостем у каждой койки.
Канчук заглядывал и в офицерскую палату, хитровато подмигивал Батыреву: «Мол, знай гвардейцев с «Дерзновенного», — и снова исчезал. Потом явился вместе с молоденькой и хорошенькой санитаркой, у которой из-под марлевой косынки выбивались золотистые кудряшки, и стал помогать ей разносить ужин. Он называл ее ласково Ленухой и глядел на нее восторженными глазами.
После ужина Батырев, отвернувшись к стене и натянув на голову одеяло, чтобы не видеть и не слышать больных людей, их стонов и вздохов, незаметно задремал.
Проснулся он внезапно, как от толчка. Было душно и темно; светящиеся стрелки на ручных часах показывали полночь. Воздух в палате сгустился, словно каждая его частица пропиталась стойким запахом лекарств. В запотевшем оконном стекле стыла низкая блеклая луна, на подоконнике в широких листьях фикуса, обращенных к раме, лежали зыбкие серебристые тени. На столе, в пробке графина, мерцала какаятто желтая точечка, похожая на огонек светлячка, но она вскоре померкла.
Батырев лежал с открытыми глазами, чувствуя приближение неосознанной до конца, но уже сжавшей сердце тревоги. Перед его глазами, как кадры киноленты, неслись то улицы с пронзительно свистящими милиционерами, то мальчишка, закутанный бабьим платком через грудь, крест-накрест, катящийся с сопки на санках, то тень машины, которая вот-вот накроет мальчишку. Слышался визг тормозов, крик Дуси, и выступали из тьмы ее расширенные, полные страха глаза. «А ведь я бы убил этого мальца!» Но тут же мысль о мальчике, чудом избежавшем гибели, перестала тревожить. Он снова увидел накатанную, всю в снежных блестках, дорогу и в конце ее, на повороте у заводских железных ворот, пузатый и желтый, как луковица, автобус.
Кто-то в темноте у стены стонал тихо и непрерывно, будто рыдал в подушку. Рядом сосед сипло похрапывал и чмокал губами. В палате слышалось невнятное сонное бормотание и учащенное дыхание больных людей. Тени на фикусе посветлели, и листья виднелись в темноте, как чьи-то широкие, худые простертые ладони...
Батырев отвернулся к стене. На мгновенье вспомнил о Дусе: «Вот так же где-то лежит в больничной палате, мается... Что же с ней?» Тревожное чувство усилилось. Но Батырев тут же от него отмахнулся. «Я-то сам цел. Наверно, и у нее все обошлось». Может быть, со стороны батыревская логика показалась бы кощунством, но его она вполне устраивала. Образ Дуси тут же был вытеснен из его сознания образом Елены Станиславовны. Мысли пришли глуповато-наивные, любовные... В другое время он, пожалуй, отдался бы им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174