Панкратов предупредил командира морского охотника, что прибудет к 12.00. В ту минуту, когда Панкратов садился в шлюпку, чтобы отправиться на другой конец гавани, начался налет вражеской авиации. Панкратов, взглянув на часы, приказал отваливать. Падали бомбы, летящие на бреющем полете «юнкерсы» вели пулеметный обстрел, Панкратов в застегнутой на все пуговицы шинели неподвижно сидел на банке, поставив локти на колени и опершись подбородком о сжатые кулаки. Едва шлюпка отвалила от пирса, как ее опрокинуло взрывной волной разорвавшейся неподалеку авиабомбы. Место, к счастью, оказалось неглубоким. Стоя по грудь в ледяной воде, посиневшие от холода моряки поставили шлюпку на киль, и тут обнаружилась небольшая течь. Казалось разумным вытащить прохудившуюся шлюпку на берег, тем более, что один из матросов оказался контуженным, но Панкратов, приказав старшине шлюпки заменить гребца, взял в руки черпак и, не обращая внимания на бомбежку и пулеметный обстрел, принялся вычерпывать воду.
На морской охотник он прибыл минута в минуту в назначенный час. Налет только что кончился. Возбужденные боем матросы морского охотника шумно разговаривали, курили на палубе и издали казались митингующей толпой.
Командир охотника, юный лейтенант, в сдвинутой набекрень фуражке и расстегнутом кителе, подбежал к мокрому с ног до головы Панкратову и, отбросив официальность, хотел предложить ему высушиться и переодеться, но Панкратов отказался и тут же резко отчитал матросов за нарушение уставного порядка и дисциплины. Затем в каюте предупредил лейтенанта, что на него будет наложено взыскание, и только потом позволил себе снять насквозь промокшую шинель. .
Конечно, во всем этом была и комическая сторона. Пожалуй, люди штатские сочли бы Панкратова формалистом. Но Светов знал, как нелегко порой в военной службе провести безупречную грань между формализмом и уставной требовательностью. Словом, он хотел выполнить приказ точно. Но как же следовало поступить? Уйти, оставив разведчиков на берегу, он не мог, но не мог и ждать их больше ни минуты. Любое опоздание «Дерзновенного» в Казацкую могло рассматриваться как невыполнение приказа. И Светов выбрал из двух зол меньшее — он распорядился высадить на берег фельдшера с палаткой, медикаментами, теплой одеждой и запасами продовольствия па несколько дней, а сам решил немедленно уходить из бухты.
Порядов понимал душевное состояние Светова. Он посоветовал уведомить по радио штаб о случившемся и попросить разрешения задержаться.
На это Светов, отводя в сторону глаза— не хотелось признавать провал своих планов, — горько усмехнувшись, сказал:
— Если мы хоть пикнем в эфир, нас тотчас же запеленгует противник. Нет у нас другого выхода, как улепетывать восвояси отсюда, несолоно хлебавши, Викен-тий Захарович.
...Разведчики показались на пологом склоне сопки в тот момент, когда «Дерзновенный» уже готовился к съемке с якоря. Двое что-то несли на самодельных носилках. «Что же случилось?» •— подумал Светов, нетерпеливо поднося к глазам бинокль. Стекла окуляров за-
потели, он протер их.замшей. От досады чертыхнулся. Наконец, он узнал в первом идущем Донцова. «Наверное, на носилках Батырев, на него и было меньше всего надежды». Другого предположения не пришло Светову на ум. Морщась, он поминутно поглядывал на часы.
Метель только что утихла. Яркий до синевы снег, озаренный проглянувшим сквозь тучи солнцем, слепил глаза. В морозном воздухе клубами поднимался пар над бухтой и меж камнями, где били горячие источники. Скупо отсвечивали пики скал, усеянные птицами. Светов напряг зрение. В человеке, медленно идущем поодаль, — вот он упал и снова упрямо зашагал, — Светов угадал Батырева. Скоро в бинокль стало ясно видно каждого,—один матрос нес с Донцовым носилки, у другого на груди висел, болтаясь, автомат. Фельдшер, увязая по колено в снег, спешил им навстречу. Автоматом был вооружен Канчук. Значит, это он на носилках. Что же с ним случилось?
Канчук был любимцем Светова. В его расторопность, физическую выносливость, исполнительность и деловую сметку Светов верил безгранично. И сейчас у него было такое ощущение, что он обманулся в самом себе.
Худо, когда на сердце камнем лежит вина за тяжелый проступок, но горше горького, когда эту вину приходится таить от людей. Растравляешь душу, казнишь себя, а какой от этого прок! С тяжелыми мыслями спускался с сопки Батырев. Планшет, висящий на ремне через плечо, бил по бедру. В планшете на карте был нанесен возможный путь через перевал, строения горнотаежной станции, стоянки геологоразведчиков и лесорубов и, наконец, позиции железнодорожной батареи противника. Что и говорить, поначалу все шло гладко. Как ни плохо чувствовал себя Батырев, но, подкрепившись плиткой шоколада из собственного запаса, хранившегося в чемодане, и выпив стакан круто заваренного чая, он энергично взялся за дело. С пристрастием осмотрел снаряжение, проверил оружие у матросов, идущих с ним в разведку. Может, почудилась, а может, нет в глазах Канчука насмешливая искорка, скрытая усмешка в уголках губ. Батырев строго посмотрел на него и начальственно бросил:
— На оружии густая смазка. Нет гарантии, что не откажет в бою, ведь зима!
Донцов, стоявший поодаль, одобрительно кивнул головой. Батырев нахмурился. «Ни к чему это одобрение... В разведке я командир».
...Разведчики углубились в горы, заволоченные снеговой дымкой метели. Канчук из кожи вон лез, стараясь загладить свою оплошность с оружием. У него словно собачье чутье в незнакомой местности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174