Разве поймет он скорбь, передаваемую музыкой? Такому бы только ударить по инструменту посильнее, лишь бы силу приложить, как на охоте. Собственно, поэтому-то я и прощала тебе все обиды.
Наступила моя очередь удивиться глубине ее суждений. Конечно, я мог бы возразить ей, легко опровергнуть ее доводы, но я бы лицемерил самому себе. В душе я не мог не признать ее правоты. Как верно сказала она о музыке, о том, что та иногда передает страдания и будит в человеке жалость. Я снова вспомнил о громадном самообладании этой женщины и ее душевной чистоте.
Но кое в чем я бы не согласился с ней. Я рассказал бы ей, как удивительно уживаются иногда в душе совершенно противоположные склонности. Разве иначе мог бы я собственной рукой убивать на охоте лесных птиц и зверей, я — человек, который содрогается, если случайно раздавит муравья, и на несколько дней лишается сна, если увидит жертвенный алтарь, запачканный кровью, который в детстве нередко соблюдал тайный пост из-за того, что скармливал свои завтраки бездомным собакам и кошкам. Да разве только во мне одном сосуществуют два человека? Как могла сама Раджлакшми, теперь чистая и ясная, как свет, в течение стольких лет вести жизнь Пьяри?
Однако я ничего не сказал ей. Не потому, что не хотел противоречить ей, а потому, что понимал: словами тут ничего не объяснишь. Разве ведомо нам, куда влекут человека боги и дьяволы? Разве известно, когда и отчего происходит феномен преобразования человеческой души, почему сибарит в один прекрасный день становится аскетом и уходит из мира, а жестокий и бессердечный человек вдруг преисполняется жалостью к людям?
Поглядев на Раджлакшми, освещенную слабым светом лампы, я не без горечи подумал: «Да, немногим можно мне гордиться, если я, по-твоему, умею только причинять боль и лишь твоя любовь прощала мне мою жестокосердность».
— Почему ты замолчал? — спросила Раджлакшми.
— Ты вот считаешь меня бессердечным эгоистом, а сама всем пожертвовала ради меня. Зачем же?
— Я? — удивленно переспросила Раджлакшми.— Ничего подобного, я ничем не жертвовала. Это ты отказался от самого себя и предложил себя мне. А я, между прочим, не отвергла этот подарок.
— Да, всего себя,— подтвердил я.— Но ведь ты еще не знаешь, что это тебе сулит.
ГЛАВА II
Еще до прибытия на Запад стало ясно, что бенгальская малярия цепко схватила меня,— в Патне от станции до дома Раджлакшми меня довезли почти в бессознательном состоянии. Целый месяц потом я метался в жару, так что врач и Раджлакшми ни на минуту не отходили от моей постели.
Когда лихорадка наконец отпустила меня, доктор заявил Раджлакшми, что для окончательного выздоровления мне необходимо поменять климат, и посоветовал уехать из Патны, хотя этот город и славится как здоровая местность.
Снова начались сборы в дорогу, на этот раз весьма основательные. Как-то, застав Ротона одного, я поинтересовался:
— Ротон, куда мы отправляемся? Как выяснилось, предстоящая поездка была очень не по душе Ротону. С опаской поглядывая на открытую дверь, он шепотом, помогая себе жестами и мимикой, сообщил мне действительно неутешительные сведения: мы едем в район Бирбхум, в деревню Гонгамати. Он ездил туда один раз вместе с поверенным Кишонлалом для оформления купчей на имя Раджлакшми. Сама же она там не бывала и мест тех не знает. Попади она туда и пожелай вдруг сбежать назад, так даже дороги не найдет выбраться. Во всей деревне нет ни одного порядочного семейства, все жители принадлежат к самым низким кастам, до которых не только дотрагиваться грешно, но и на работах использовать нельзя.
Я отчасти понимал, почему Раджлакшми хотела попасть в подобное общество.
— А где расположена эта Гонгамати? — спросил я его. По его словам, селение находилось неподалеку от железнодорожной станции Шатхия. От нее нужно ехать миль двадцать пять на волах, причем дорога была тяжелая и опасная, шла мимо заброшенных полей, где нет ни деревьев, ни водоемов. Земля там тоже плохая, каменистая— краснозем, а местами совсем черная, словно обгорелая. Выложив эти сведения, Ротон пристально посмотрел на меня, словно проверяя произведенное впечатление, а потом заключил:
— Сами видите, бабу, какая радость жить там. Ну скажите на милость, зачем нам бросать Патну, это золотое место, и ехать невесть куда?
Я тяжело вздохнул. Как мне было объяснить ему, почему его хозяйка хотела увезти меня из «золотого места» в пустыню, к людям самых низких каст?!
— Возможно, нам приходится ехать туда из-за моей болезни,— предположил я.— Доктора говорят, я здесь вряд ли поправлюсь.
— Да разве вы один болеете, бабу? — возразил Ротон.— Кто же едет на поправку в эту Гонгамати?
«Не знаю, куда едут другие,— подумал я,— и едут ли они вообще. Может быть, их хворости несложные и излечиваются в обычной обстановке, а у нас с Раджлакшми заболевание серьезное и необычное. Тут, пожалуй, требуется именно Гонгамати».
— А какие расходы предстоят,— продолжал Ротон.— Ведь там у ма ничего нет, даже жилья. Одному сборщику налогов послали две тысячи рупий, чтобы подготовил нам глинобитный дом. Нет, бабу, что ни говорите, а затея эта нехорошая. Да и о слугах тоже не подумали, каково им придется. Словно мы и не люди!
Его огорчение и раздражение забавляли меня.
— Но ты же можешь не ехать,— заметил я.— Силой никто тебя туда не отправит.
Он грустно глянул на меня и тяжело вздохнул:
— Ма заставит. Ока знает особое заклинание. Прикажет нам отправиться к Яме, и то никто не ослушается...
Расстроенный, он вышел.
Слова Ротона произвели на меня впечатление, хотя я и понимал, что он преувеличивает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190