— Да, да, все понимаю. Но кто они тебе, принц и его гости, чтобы ради их уважения рисковать жизнью?
Она выпустила мою руку и умоляюще коснулась моей ноги.
— Брат Канто,— проговорила она глухим голосом,— не возвращайся к ним. Ты там погибнешь. Я понимаю, ты не можешь ехать со мной, но обратно не ходи. Я куплю тебе билет — поезжай домой, куда хочешь, только не оставайся здесь.
— Но ведь в лагере мои вещи!
— Не важно. Они перешлют их тебе, а нет — невелика потеря.
— Да, это, конечно, не так уж важно. Но сплетни, которые не замедлят распустить обо мне?
Пьяри замолчала. Тем временем повозка круто повернула, и та часть неба, которая была позади нас, оказалась впереди. Меня поразило неуловимое сходство между утренним небом, по которому разливался чистый, ровный свет, и лицом этой падшей женщины. Казалось, могучее светило и ему посылало свои лучи, рассеивая мрак.
— Что же ты молчишь? Пьяри грустно улыбнулась.
— Знаешь, брат Канто, рука, привыкшая к фальшивым закладным, не поднимается на дарственную запись. Что ж, иди. Но обещай мне сегодня же уехать отсюда.
— Обещаю.
— Как бы тебя ни упрашивали, ты не останешься здесь на ночь?
01
— Хорошо.
Она сняла с руки кольцо, положила его мне на ступню и, накинув себе на шею край сари, склонилась передо мной в глубоком пронаме. А потом, взяв прах от моих ног и возложив его себе на голову, подняла кольцо и опустила его мне в карман.
— Иди. Тебе придется пройти не меньше трех миль. Я вылез из повозки. Уже совсем рассвело.
— Подожди,— остановила меня Пьяри.— У меня к тебе еще одна просьба. Обещай написать мне, как только вернешься домой.
Я пообещал и, простившись, быстро зашагал в обратном направлении. Я шел не оглядываясь, не зная, стоит ли еще повозка Пьяри или двинулась дальше, но долго еще чувствовал на себе ее прощальный взгляд и видел ее затуманенные слезами глаза.
Когда я добрался до лагеря, уже близилось к восьми. Возле дороги валялись остатки разобранного шатра Пьяри. Сердце мое сжалось в глухой тоске. Я отвернулся и быстро прошел мимо.
Пурушоттом очень удивился при виде меня.
— Как рано вы выходите на прогулку,— заметил он. Ничего не ответив, я вошел в палатку, бросился на
постель и закрыл глаза.
ГЛАВА XI
По приезде домой я написал Пьяри, сдержав, таким образом, данное ей слово. Вскоре пришел ответ. Меня несколько удивило то, что она не приглашала меня к себе в Патну. Правда, из нашей дальнейшей переписки я установил, что такая сдержанность была свойственна всем ее письмам,— она никогда не только не звала меня к себе, но даже не делала никаких намеков на этот счет. В конце письма, однако, имелась приписка с просьбой никогда не забывать о ней, особенно в случае какой-нибудь беды или несчастья.
Время шло. Память о Пьяри постепенно тускнела и стиралась в моем сердце. Но вместе с тем я начал замечать за собой странные вещи — я стал рассеянным, часто непонятная грусть охватывала меня, словно от утраты чего-то дорогого, нужного. Чаще всего это случалось со мной, когда я отправлялся спать.
Наступил праздник холи. Я вернулся домой очень поздно, усталый и, даже не смыв с лица и головы красной краски, без сил повалился на постель. Окно в сад было открыто, через него в комнату лился серебристый лунный свет. И вдруг я вскочил, вышел из дома, поспешил на станцию, купил билет и отправился в Патну. Почему я это сделал, я объяснить не могу.
Наутро наш состав прибыл на станцию Бар, неподалеку от Патны, и тут я ни с того ни с сего сошел с поезда. Порывшись в карманах, я вздохнул с облегчением— обнаружил две аны и десять пайс — и тут же отправился на поиски съестной лавки, где потратил половину своего состояния на пиршество, состоявшее из простокваши и рисовых хлопьев с сахаром. Мое разорение нисколько не расстроило меня. К чему волноваться из-за пустяков, когда в жизни столько приходится терять! Жалеть об утерянном—значит проявлять трусость.
Покончив с едой, я занялся осмотром деревни, расположенной возле станции. Около часу я бродил по ней и пришел к выводу: насколько вкусны здесь молоко и рисовые хлопья, настолько же отвратительна местная питьевая вода. Мой сытный обед успел тем временем полностью перевариться, и я начал ощущать голод. Мне казалось, будто я по крайней мере дней десять ничего не брал в рот. А потому я решил больше не задерживаться в этом непривлекательном месте и стал размышлять, как мне выбраться отсюда. В это время я заметил неподалеку дым, поднимавшийся из густого мангового сада.
Руководствуясь законами логики, я тут же предположил наличие там огня и не замедлил догадаться о его причине. Само собой разумеется, я поспешил в сад, ибо рассчитывал получить там то, что могло изгладить впечатление от скверной питьевой воды.
И я нашел именно то, что мне требовалось,— настоящую благодать! Спасительную пустынь! Я увидел костер, над которым в котелке кипела вода, рядом, полузакрыв глаза, сидел саньяси, возле него лежали принадлежности для курения гашиша. Несколько в стороне молоденький отшельник доил козу. Тут же стояли привязанные к дереву два верблюда, пара пони, лошадь и корова с теленком. Поблизости был раскинут небольшой шатер. Глянув туда, я увидел другого ученика, примерно моего возраста, который, держа ногами каменную чашу, растирал в ней пряности. Все мое существо тут же преисполнилось набожности, и я в мгновение ока буквально растянулся у ног святого отца. Взяв от них прах, я сложил ладони и с горячей молитвой обратился к богу. «О господь! — мысленно говорил я.— Милости твои безграничны. В какое благодатное место привел ты меня! К черту Пьяри!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190