— А откуда они узнали об этом?
Оказывается, сторож уже успел сообщить им, что я вернулся на исходе ночи.
Умывшись и переодевшись, я отправился к принцу. Едва я вошел в шатер, как поднялся невообразимый шум. На меня посыпался град вопросов. Все хотели услышать подробности моего пребывания на кладбище. Среди присутствующих я заметил и вчерашнего старика. Несколько поодаль от него в кругу музыкантов сидела Пьяри. Я хотел встретиться с ней взглядом, но она отвела глаза в сторону.
— Благословенна твоя храбрость, Шриканто,— сказал мне принц.— В котором часу ты вчера пришел на кладбище?
— Между двенадцатью и часом,— ответил я.
— Самое темное время,— заметил старик.
Вокруг раздались возгласы удивления. Как только они стихли, принц снова спросил:
— Что же ты там увидел?
— Множество костей и черепов.
— О! Необыкновенная храбрость! Ты вошел внутрь кладбища или остался снаружи?
— Вошел внутрь и сел на песчаный холм.
— А потом? Что ты увидел еще?
— Белел песок.
— А еще?
— Кусты и деревья.
— Еще?
— Текла река.
— Все это понятно,— нетерпеливо заметил принц.— Но что было дальше?
Я усмехнулся:
— Дальше — над моей головой пролетело несколько летучих мышей.
Тут в разговор вмешался старик:
— Ну а больше вы ничего не видели?
— Нет.
На лицах слушатей отразилось явное разочарование, а старик просто рассердился:
— Этого не может быть! Вы просто не ходили туда!
Я опять улыбнулся, понимая, что он ожидал услышать совершенно иное. Принц взял меня за руку и умоляющим тоном проговорил:
— Ну прошу, Шриканто. Пожалуйста, скажи правду: что же ты видел?
— Я говорю правду: я ничего не видел.
— А сколько времени ты оставался на кладбище?
— Около трех часов.
— Ну хорошо, допустим, ты ничего не видел, но, может быть, ты что-нибудь слышал?
— Да, слышал.
Лица слушателей сразу оживились, и все тут же подвинулись ближе ко мне. Я рассказал, как шумно взлетела с придорожного дерева ночная птица, как раскричался птенец грифа, как поднялся ветер и черепа начали вздыхать и как в конце концов мне почудилось, будто кто-то встал у меня за спиной и начал дышать в правое ухо леденящим холодом. Я уже замолчал, но никто не произносил ни звука. Все словно оцепенели. Наконец старик глубоко вздохнул, положил мне на плечо руку и медленно проговорил:
— Бабу, вы остались живы только потому, что вы настоящий брахман. Но вот вам совет старика — никогда больше не искушайте судьбу и не выказывайте такую безрассудную храбрость. Я склоняюсь перед вашими родителями — они достойнейшие люди, и только за их заслуги всевышний уберег вас вчера.
Он почтительно коснулся рукой моих ног.
Я уже упоминал об умении этого человека рассказывать. И вот он начал пересказывать мою историю по-своему. Все его лицо пришло в движение, глаза то широко открывались, то сужались, тускнели и вспыхивали, брови то сдвигались, то взлетали вверх. Все, что со мной произошло, все, что я испытал, он обрисовал в таких деталях и подробностях, так сгустил краски, что даже у меня самого на голове зашевелились волосы.
Я не заметил, как Пьяри тихонько встала, подошла ко мне и села позади. Обнаружил я это, когда услышал ее учащенное дыхание. Я обернулся и увидел, как внимательно, не отрывая глаз от лица рассказчика, слушала она его версию. На ее зарумянившихся щеках виднелись следы слез — она, наверное, и сама не заметила их, иначе, конечно, вытерла бы. Эти слезы пламенем обожгли мне сердце. Едва рассказчик замолчал, она встала и, испросив у принца разрешения удалиться, вышла из шатра.
Я заметил резкую перемену в настроении Пьяри — она стала вдруг совершенно равнодушна ко мне. Если раньше она все шутила и подсмеивалась, то в последние дни я наблюдал приближение душевной бури. Я радовался этой перемене, понимая ее причину. Я интуитивно угадывал тайну ее сердца, хотя до этого не проявлял интереса к переживаниям молодых женщин и не разбирался в них. Опыт многих поколений, заложенный в моем сердце, подсказал мне, что это внешнее безразличие не было проявлением пренебрежения ко мне — в нем нашла выражение гордость любящей женщины. Возможно, именно потому, что я бессознательно угадывал в ней это чувство и боялся нечаянно ранить ее самолюбие, я, рассказывая о своем ночном похождении, умолчал о том, что она посылала за мной на кладбище людей. Понимал я и то, почему она молча покинула шатер, как только рассказ о моих приключениях был окончен. Да, это была гордость! Она имела полное право первой узнать от меня все подробности происшедшего, но я не пришел к ней, и теперь она делала вид, что нисколько не интересуется этой историей, а среди слушателей оказалась случайно. Впервые в жизни я узнал, какие сладостные чувства может пробуждать гордость одного человека в другом, и, как дитя, упивался ими.
Я собирался уехать из лагеря утром, но, будучи усталым и разбитым после всех моих испытаний, решил перенести свой отъезд на следующий день. Принц не возражал, и я отправился к себе, намереваясь вздремнуть. Я лег в постель, но мысль, что может прийти Ротон, не давала мне уснуть. И все же Ротон так и не появился. Однако моя уверенность в его приходе была настолько сильна, что я решил, что он приходил, пока я дремал, и не осмелился окликнуть меня. «Какой несообразительный человек! — досадовал я.— Почему он меня не позвал...» Я не сомневался: вечером он снова придет и пригласит меня к своей госпоже или передаст записку, какую-нибудь строчку-другую. Чтобы как-то скоротать время, я отправился к расположенному неподалеку от лагеря громадному, почти в милю длиной, пруду. Никто не помнил, какой помещик и когда вырыл его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190