— Новый гошай,— прервала мои мысли Падма,— идем, тебя зовут обе диди. Ты умывался?
— Нет.
— Тогда пойдем, я принесу тебе воды. Уже раздают прошад.
— Что у вас сегодня?
— Сегодня прошад приготовлен из риса. «Это уже лучше»,— подумал я и спросил:
— А где его раздают?
— На веранде храма. Ты сядешь рядом с баба-джи. Мы, женщины, поедим потом. Сегодня угощать нас будет Раджлакшми-диди.
— Сама она не будет есть?
— Нет. Она ведь не вишнуитка, как мы, она дочь брахмана. Есть то, чего мы коснулись, для нее грех.
— И Комоллота-диди не рассердилась?
— Чего же тут сердиться? Она рассмеялась и сказала Раджлакшми-диди: «В будущем рождении мы будем родными сестрами. Я появлюсь на свет раньше, и мать будет кормить нас из одной тарелки. А если ты скажешь, что боишься потерять касту, мать надерет тебе уши». N
«На этот раз удар попал в цель,— с удовлетворением подумал я.— Наконец-то Раджлакшми встретила достойного противника».
— А что же ответила Раджлакшми-диди?
— Она тоже засмеялась и сказала: «Отчего же мать? Ты сама, как старшая сестра, надерешь мне уши. Как можно терпеть дерзости от тех, кто ниже тебя?»
Я испугался: только бы Комоллота не поняла скрытого смысла этих слов.
Когда мы встретились, я понял, что мое желание исполнилось. Комоллота не придала значения реплике Раджлакшми. Более того, разница их натур, казалось, еще больше сблизила их.
Вечерним поездом приехал старший гошай Дварикдас, а с ним еще несколько баба-джи. Причудливые узоры, нанесенные краской на их тела, не оставляли сомнения, что это весьма важные персоны. Старший гошай обрадовался мне, но его спутники не удостоили меня ни малейшим вниманием. У них имелись для этого достаточные основания: один из них был знаменитый певец, а другой — искусный барабанщик.
После трапезы я вышел прогуляться. Все вокруг мне было знакомо — обмелевшая речка, лесные заросли, бамбуковые и тростниковые чащи, сквозь которые трудно
пробраться не исцарапавшись. Мне хотелось посидеть на берегу и полюбоваться закатом, но, должно быть, где-то поблизости распустился цветок, известный под названием «звезда сумерек». Отвратительный запах гнилого мяса, исходивший от него, прогнал меня прочь.
«Поэты так любят цветы,— подумалось мне.— Почему никто не преподнесет им в подарок «звезду сумерек»?»
Смеркалось, когда я вернулся в монастырь. Там кипела работа. Украшались изображения богов и сам храм—после богослужения должно было начаться пение гимнов.
— Новый гошай,— заговорила со мной Падма,— ты любишь слушать гимны? Сегодня ты услышишь, как замечательно поет баба-джи Монохор Дас.
С детства для меня не было ничего прекраснее вишнуитских песнопений. Еще мальчишкой, стоило мне узнать, что где-то далеко от нашей деревни будут петь випшуитские гимны, как я тут же устремлялся туда, и никакими силами нельзя было удержать меня дома. Не знаю, понимал ли я тогда что-нибудь, только дослушивал песнопения до конца.
— Комоллота, а ты будешь сегодня петь?
— Нет, гошай. Я слишком мало училась и стесняюсь петь перед ними. Да и голос у меня сел после болезни.
— А ведь Лакшми приехала, чтобы послушать, как ты поешь. Она, наверное, думает, что я преувеличиваю.
— Конечно, преувеличиваешь, гошай,— смутилась Комоллота и с улыбкой обратилась к Раджлакшми: — Ты не обижайся, в другой раз я спою тебе все то немногое, что знаю.
— Хорошо, диди,—весело отвечала Раджлакшми,— позови меня, когда захочешь, чтобы я послушала твое пение. А ты не говорил мне, что любишь слушать гимны,— заметила она, обращаясь ко мне.
— А к чему было бы мне об этом говорить? Когда в Гонгамати я лежал в одиночестве, больной, день за днем глядя на высохшее поле, и мне казалось, что тоскливые вечера никогда не кончатся...
Раджлакшми зажала мне рот.
— Если ты скажешь еще хоть слово, я размозжу себе голову о землю.
Но тут же, застыдившись, она отвела руку и попросила Комоллоту:
— Передай старшему гошаю, что сегодня после песнопений баба-джи я буду петь гимны.
— Но баба-джи очень требовательный человек,— заметила Комоллота.
— Ну и что же,— сказала Раджлакшми,— хвала богу
ведь прозвучит.— И, показав рукой на изваянных из камня богов, добавила с улыбкой: — Они-то, я думаю, будут довольны, а что до всяких баба-джи, то они меня не беспокоят. Лишь бы мой Дурваса был удовлетворен.
— В таком случае, ты получишь вознаграждение,— сказал я.
— О, пощади меня, гошай,— испугалась Раджлак-шми.— Только не у всех на глазах. От тебя чего угодно можно ожидать.
Вишнуитки засмеялись, а Падма радостно захлопала в ладоши и закричала:
— Я все по-ня-ла!
Комоллота сказала ей с ласковой улыбкой:
— Замолчи, несносная девчонка. Уведи его,— прибавила она, обращаясь к Раджлакшми,— кто знает, что он еще наговорит.
После вечернего богослужения в ярко освещенном храме началось пение гимнов. Мурарипурский монастырь был довольно известен в вишнуитской общине. Сюда нередко съезжались певцы-саньяси. В монастыре хранились всевозможные музыкальные инструменты, и сегодня их извлекли на свет. Здешние обитательницы сели по одну сторону, по другую — похожие на саньяси незнакомцы разного возраста. Посредине восседал знаменитый Моно-хор Дас со своим барабанщиком. Молодой баба-джи, завладевший моей комнатой, подыгрывал певцу на фисгармонии. Всем уже было известно, что из Калькутты приехала знатная госпожа, которая будет петь. Она молода, красива, богата. Госпожа привезла с собой целую свиту слуг и множество съестных припасов. Ее сопровождает какой-то новый гошай, говорят, будто он местный бродяга!
Раджлакшми вошла, когда Монохор Дас кончал вступление, и села рядом с Комоллотой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190