Рассказы о его ручной птице, пение которой всех поражало, ходили по всей округе. Однако отец Гохора изменил профессии предков. Занимаясь ростовщичеством и торговлей, он сумел оставить сыну порядочное состояние, но тот не унаследовал отцовской хватки. Своей любовью к поэзии и пению он пошел в деда, и, судя по всему, богатство, заработанное отцом в поте лица, ожидала плачевная участь.
Дом Гохора я не видел с детства и плохо его помнил. Теперь он, наверное, превратился в священную обитель, где поэт создает свои творения. Мне не терпелось взглянуть на него снова.
Дорога в деревню, где жил Гохор, была мне знакома, и я хорошо помнил, что проехать по ней нелегко. Но вскоре оказалось, что воспоминания детства не идут ни в какое сравнение с действительностью. Проложена эта дорога была давным-давно, еще во времена падишахов. Кирпич и камень созданы не для этих мест, здесь мысль о них никому даже в голову не приходит. Местные жители давно и думать перестали о возможности каких-то перемен. Они понимали, что жаловаться бесполезно,— все равно для них в казне никогда не бывает денег. Из поколения в поколение им приходилось платить «дорожный налог», но они и понятия не имели, где находится построенная на их деньги дорога и кто по ней ездит. Впрочем, они и не задумывались об этом.
Наша лошадь преодолевала многолетние песчаные заносы только благодаря ударам кнута. Вдруг Гохор закричал:
— Стой! Остановись! Остановись!
Он вопил так, будто наша коляска—панджабский почтовый и, если не нажать на все тормоза, катастрофа неминуема.
Коляска остановилась. Слева был поворот в деревню. Выйдя из коляски, Гохор сказал:
— Выходи, Шриканто. Я понесу чемодан, а ты бери постель. Пошли.
— Значит, коляска дальше не поедет?
— Ты же видишь: дальше дороги нет.
И в самом деле: узкая тропа утонула в густых зарослях колючего кустарника и тростника. Какая там коляска, даже человеку приходилось двигаться по тропинке со всей осторожностью, пригнувшись, а иначе колючки неизбежно нанесли бы непоправимый ущерб его одежде. Но в глазах поэта природа совершенна. Гохор взвалил чемодан на плечо, я взял постель под мышку и в этот поэтический час сумерек ступил на землю.
Когда мы наконец добрались до обители поэта, уже стемнело. По календарю приближалось полнолуние, и я надеялся, что глубокой ночью смогу в этом убедиться, увидев ночную богиню. Дом окружала густая бамбуковая роща, наверное, здесь и обитают все те сороки, соловьи и кукушки, чьи голоса так волнуют поэта. Весь двор был засыпай опавшими бамбуковыми листьями. При одном взгляде на них невольно возникало желание запеть песню о падающих листьях. Появился слуга. Он открыл двери, зажег свет, и мы вошли. Гохор показал мне кровать и сказал:
— Ты будешь жить в этой комнате. Чувствуешь, какой здесь воздух?
Воздух, возможно, был и хорош, но южным ветром через открытое окно нанесло сухих листьев со всей округи — они засыпали комнату, покрыли кровать, а на пол страшно было ступить. Возле ножки кровати крысы вырыли в земляном полу нору. Я показал Гохору на горку земли и спросил:
— Скажи, Гохор, разве никто не заходит в эту комнату?
— А для чего? Я живу на другой половине. Завтра велю здесь прибрать.
— А что, если в норе змея?
— Там было две,— заметил слуга,— но сейчас их нет. В хорошую погоду они выползают подышать воздухом.
— Откуда вам это известно, мийя? — спросил я.
— Какой он мийя,— засмеялся Гохор.-—Его взял в дом еще отец. Это Нобин, он присматривает за скотом и работой крестьян в поле, ведет все хозяйство в доме. Наш Нобин знает, где у нас что, лучше, чем я сам.
Нобин, несомненно, был индуистом и бенгальцем, к тому же человеком старого закала. Вполне возможно, что ему было известно все, начиная с ухода за скотом и полевых работ и кончая домашним хозяйством. И все же его заверения насчет змей меня не успокоили. Видимо, влияние южного ветра сказывалось на всех обитателях дома. В том, что змеи, привлеченные свежим воздухом, могли покинуть свою нору, нет ничего удивительного, но долго ли им вернуться?
Гохор понял, что мои сомнения не рассеялись.
— Не бойся,— сказал он.— Ведь ты будешь спать на
кровати, а не на полу. Да и как убережешься от змей! Даже раджа Парикшит не избег уготованной ему участи, а кто мы в сравнении с ним? Нобин,—обратился он к слуге,— подмети в комнате и заткни нору кирпичом. Смотри не забудь. Ты что будешь есть, Шриканто?
— Да все, что придется.
— Есть молоко, жареный рис и свежая тростниковая патока,— доложил Нобин.—А насчет чего-нибудь еще...
— Вполне достаточно,— сказал я.— В этом доме я привык к такому угощению, а насчет чего-нибудь еще, отец, подыщи-ка кирпич побольше да заткни нору как следует, а то вдруг змеи надышатся весеннего воздуха и вздумают вернуться домой.
Нобин нагнулся, посветил фонарем возле ножки кровати и пробормотал:
— Ничего ке выйдет.
— Что ты хочешь этим сказать? Нобин покачал головой.
— Разве здесь одна дыра, бабу? Сюда гору кирпичей надо. Крысы изрыли весь пол.
Гохор не проявлял особого беспокойства, только приказал, чтобы завтра позвали людей и навели порядок.
Нобин принес воды для умывания и ушел готовить ужин.
— А что ты будешь есть, Гохор?
— Я? Мне готовит старая тетушка. Ты не забыл? После ужина я буду читать тебе свои стихи.
Видно, он настолько был поглощен поэзией, что мысль о тем, как поудобнее устроить гостя, даже не приходила ему в голову.
— А что, если я постелю себе здесь? — спросил он.— Мы могли бы переночевать в одной комнате — что ты на это скажешь?
Час от часу не легче!
— Нет, брат Гохор,— возразил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190