Ко мне заглянул чем-то опечаленный отец. Но когда я увидела Монмотха в наряде новообращенного вишнуита, меня словно молния озарила. Не знаю, что это было,— радость или горе, возможно, и то и другое, только мне захотелось встать и взять прах от его ног. Один стыд помешал мне это сделать.
Потом пришла наша старая калькуттская служанка, на глазах которой я выросла, и принесла все необходимое. От нее-то я и узнала, почему была отложена свадьба.
И хотя речь шла о прошлом, голос Комоллоты пресекся и на глаза у нее навернулись слезы. Справившись с волнением, она продолжала:
— Служанка рассказала, что Монмотх вдруг потребовал двадцать тысяч вместо десяти. Услышав это, я вздрогнула:
«Значит, Монмотх согласился жениться только из-за денег? И отец дает ему двадцать тысяч рупий?»
«Да что поделаешь, дидимони?—воскликнула служанка.— Дело непростое, выплывет наружу, так все пропало— и положение в обществе, и каста, и честь рода. Монмотх заявил, что, дескать, виноват не он, а его племянник Джотин, и уж коли ему без вины приходится потерять касту, то меньше чем на двадцать тысяч он не согласится. Да еще он вынужден признать чужого ребенка своим—легко ли это?»
Во время этого разговора Джотин занимался в своей комнате, его позвали и передали ему слова Монмотха. Юноша остолбенел, а придя в себя, заявил, что это ложь.
«Негодяй! Подлец! Неблагодарный!—обрушился на него дядя.— Ты погубил благодетеля, который тебя кормит и одевает, который отдал тебя в колледж и хотел сделать человеком. Что за змею я поселил в доме своего хозяина! Я думал помочь круглому сироте выбиться в люди! Какой позор!—И он принялся колотить себя в грудь и бить по лицу.— Сама Уша призналась в этом, а ты говоришь—ложь!»—выкрикнул он.
Джотин вздрогнул,
«Уша-диди указала на меня?—спросил он.—Но она всегда говорит только правду — такое обвинение не могло сорваться с ее уст».
«Ты опять за свое! — закричал Монмотх.— Решил все отрицать, подлец! Тогда спроси господина. Послушай, что скажет он!»
Отец подтвердил слова Монмотха.
«Диди сама назвала мое имя?»—спросил Джотин.
Отец кивнул головой. Джотин почитал моего отца, как бога. После его слов он уже не протестовал, постоял неподвижно и медленно вышел. Кто знает, что в эту минуту было у него на душе?
Вечером его не хватились, а утром следующего дня кто-то принес ужасную весть — Джотин повесился в заброшенной конюшне.
— Не знаю, бросает ли самоубийство племянника тень на дядю,— проговорила Комоллота,— возможно, этот грех снимается омовением. Во всяком случае, свадьбу отложили всего лишь на несколько дней. Затем Монмотх-гошай совершил омовение в Ганге и в вишнуитском наряде явился в Нободип с благим намерением прикрыть позор своей невесты.
В тот же день я положила к лотосоподобным стопам бога освященное им ожерелье,— продолжала Комоллота.— Вина Монмотха была смыта, но грешница Уша навсегда осталась нечистой.
— Что же было дальше? — спросил я. Комоллота отвернулась и не ответила. Я понял, что ей
нужно собраться с силами. Мы долго молчали.
Мне не терпелось узнать, чем кончилась эта история, но прежде, чем я решился попросить Комоллоту продолжать свой рассказ, она проговорила тихо, со слезами на глазах:
— Гошай, ты знаешь, почему так ужасно совершить прегрешение в этом мире?
— У меня есть об этом свое представление, но оно, наверное, не совпадает с твоим.
— Не знаю, каково оно, твое представление, но я с того самого дня все хорошо для себя уяснила. Сколько людей самоуверенно утверждают, что грех не влечет за собой кару, и, чтобы доказать свою правоту, ссылаются на примеры. Что ж, за ними недалеко ходить. Живой пример тому — Монмотх, живой пример тому — я сама. До сих пор ни с ним, ни со мной ничего не случилось. А если бы случилось, я бы не считала, что совершить грех так ужасно. Но, к несчастью, кара всегда выпадает на долю невинных, на долю безгрешных. Самоубийство внушало ужас Джотину, но именно ему пришлось искупить мое преступление, покончив с собой. Скажи, гошай, что может быть ужаснее в этом жестоком мире? Но так уж он устроен, наверное, так создатель оберегает свое творение.
Спорить с ней не имело смысла. Суждения Комоллоты были порождены смятением ее души. С горечью вспоминая содеянное, она искала утешения, пытаясь определить для себя, что есть добро и зло.
— Комоллота, а что случилось потом? — спросил я. Она встрепенулась:
— Ты и вправду хочешь знать? -Да.
— Какое счастье, что в этом рождении я снова встретилась с тобой.
Помолчав, она продолжала:
— Через несколько дней на свет появился мертвый ребенок. Я оставила его на берегу Ганги и, совершив омовение, вернулась домой. Отец сказал мне со слезами на глазах:
«Я больше здесь не могу оставаться».
«Да, да,— отвечала я ему.— Поезжай домой. Я причинила тебе много горя, не думай больше обо мне».
«Ты будешь время от времени подавать о себе весть?» — спросил он.
«Нет, отец,— ответила я,— и ты не пытайся обо мне узнавать».
«Но ведь у тебя есть мать, Уша».
«Я не собираюсь умирать, отец, но скажи ей, что Уша умерла. Она огорчится, но, если моя благочестивая мать узнает, что ее дочь жива, она опечалится еще больше».
— У меня были деньги,— продолжала свой рассказ Комоллота,— я расплатилась с домовладельцем и пустилась в путь. По дороге мне встретились паломники в священный Вриндаван, и я пошла вместе с ними.— Комоллота вздохнула.— Сколько святых мест посетила я с тех пор, сколько дорог исходила, сколько раз ночевала под деревом...
— Это я знаю, Комоллота,— сказал я,— но почему ты не расскажешь о том, сколько взглядов бросали на тебя сотни баба-джи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190