Тем не менее я понимал, что стояла глубокая ночь и мне давно пора было вернуться в лагерь. Я хотел встать и уйти, но тело меня не слушалось, и я оставил напрасные попытки. Не своей волей пришел я сюда, а тот, кто меня привел, так легко со мной не расстанется — он, видимо, нуждался во мне.
Еще раньше я слышал, будто самовольно никому от духов не уйти,— куда бы человек ни направился, какую бы дорогу ни выбрал, он будет только кружить вокруг одного и того же места и в конце концов вернется туда, откуда ушел.
И вот, когда я так сидел, понимая всю тщетность моих усилий бежать отсюда, моим взорам вдруг предстала незабываемая картина.
Впервые в жизни я открыл для себя необычайную красоту ночи, воспринял ее саму по себе, отдельно от всего окружающего — гор, лесов, земли, воды. Под бескрайним черным сводом неба я увидел как бы само воплощение ночи. В глубокой задумчивости она устало опустилась на мир и смежила веки. И мир замер, затаив дыхание, охраняя ее покой. «Какой лгун заверил нас в том, что прекрасен только свет, а мрак безобразен? — подумал я.— Как могли люди поддаться такому грубому обману? Смотрите: тьма покрывает небо и землю, наш взор тонет в ней, не в силах оторваться. Она манит к себе. Темно все глубокое, неведомое, непостижимое, безграничное: бездонное море, непроходимые дремучие леса, недоступная взгляду вселенная и суть всего сущего — света, движения, жизни, красоты. Вероятно, потому и лицо смерти представляется нам черным, а потусторонний мир воображается царством тьмы. Оттого и красота, которой сияют глаза Радхи и которая наполняет мир любовью, тоже черным-черна...»
Никогда раньше не предавался я подобным размышлениям, они охватили меня почему-то именно здесь, у входа на это ужасное Великое кладбище. И вдруг странная тихая радость снизошла на меня, заглушив чувства одиночества и беспомощности. Я постиг величие мрака, о котором прежде никогда не догадывался. Значит, и смерть не страшна, раз она связана с темнотой. Может быть, в тот час, когда она явится ко мне, она окажется такой же несказанно прекрасной, как эта непроглядная ночь. И если наше свидание должно свершиться сегодня, то я только приветствую его. О темь! О зовущие куда-то шаги! О бесконечная могущественная красота, побеждающая горе и страх, боль и страдания! Укрой меня своим мягким покрывалом — я спокойно стою у дверей твоего безмолвного храма и с великой радостью войду в него...
А раз так,— мелькнула у меня мысль,— то почему же я, как ничтожнейший трус, торчу снаружи кладбища, пренебрегая молчаливым призывом? Почему не вхожу внутрь?
Я быстро спустился вниз, прошел на середину кладбища и решительно уселся на камень. Не имею представления, сколько времени я там просидел. Очнулся я лишь тогда, когда темнота начала рассеиваться, край неба посветлел, а на востоке загорелась Венера. Послышались приглушенные голоса. Я догадался: кто-то шел по дороге, скрытой сейчас от меня деревьями шимул, в листве мелькали отсветы фонарей. Вот путники поднялись на
плотину, и я различил две крытые повозки, окруженные пешими людьми. Они двигались по направлению к станции.
Я сообразил, что мне лучше отойти в сторону, ибо, как бы ни были смелы и сообразительны эти ночные путешественники, они непременно поднимут крик, приняв меня за привидение.
Я вернулся на прежнее место — на холм возле плотины. Вскоре поблизости показались повозки, запряженные буйволами, в сопровождении человек шести пеших людей. Мне показалось, что двое, идущие впереди, заметили меня и остановились. Они о чем-то тихо поговорили между собой, но потом тронулись дальше, и вскоре повозки скрылись за развесистым деревом, росшим возле самой плотины. Видя, что ночь на исходе, я решил возвратиться в лагерь. В это время кто-то громко позвал меня:
— Шриканто-бабу!
— Ротон? Это ты? — узнал я.
— Да, господин! Подойдите сюда, поближе. Я быстро поднялся на плотину.
— Вы уезжаете домой?
— Да, господин мой. Ма сидит в коляске. Занавески на окне повозки раздвинулись, и Пьяри
выглянула наружу.
— Я сразу догадалась, что это ты. Поднимись сюда, мне надо поговорить с тобой.
Я приблизился:
— В чем дело?
— Поднимись, говорю тебе.
— У меня нет времени на разговоры. Мне до рассвета надо успеть вернуться в лагерь.
Высунувшись из повозки, Пьяри схватила мою руку и, сжав ее, зашептала:
— Не будем препираться при слугах. Прошу тебя, поднимись.
Смущенный ее настойчивостью, я поднялся в повозку. Пьяри приказала трогаться.
— Зачем ты опять пришел сюда? — спросила она меня.
— Не знаю,— ответил я, и это было безусловной правдой.
Пьяри не отпускала моей руки.
— Не знаешь? Прекрасно! А почему ты пришел тайком?
— Никто не знает, что я здесь, это правда, но тайком я сюда не приходил.
— Ты лжешь.
— Нет.
— Что ты хочешь этим сказать?
— То, что уже сказал: я не приходил сюда украдкой. Да и вообще не собирался приходить.
— Уж не перенес ли тебя кто-нибудь по воздуху? — насмешливо спросила Пьяри.
— Этого я утверждать не стану, но повторяю: я сюда пришел не по своей воле. Я вообще не знаю, как здесь очутился.
Пьяри молчала.
— Не знаю, Раджлакшми,— сказал я ей,— поверишь ли ты тому, что со мной произошло. Все это действительно выглядит неправдоподобно.— И я рассказал ей о своих з л оключениях.
Пьяри выслушала, не проронив ни слова, только рука ее, не отпускавшая мою руку, несколько раз вздрогнула. Я глянул в окно—занавеска была откинута, и я увидел, что небо уже посветлело.
— Мне пора.
— Нет, нет! Ты останешься со мной,— как во сне, произнесла Пьяри.
— Ты понимаешь, что это будет значить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190