Они пришли якобы для того, чтобы в случае необходимости быть полезными своей госпоже.
— Что ты говоришь, Ротон? — удивился я.— Неужели даже с женой?
— Да. И знаете, без всякого приглашения.
Теперь я понял, какую цель преследовала Раджлакшми этим мероприятием и почему проводила его не у себя.
— Видели бы вы, как плакала старая госпожа Кушари!—рассказывал мне Ротон.— Молодая госпожа омыла ей ноги, а когда та отказалась от угощения, усадила ее и принялась кормить, как маленькую. Ма даже прослезилась, глядя на них, а старый господин Кушари просто плакал. Мне думается, бабу, теперь, когда все это закончится, молодая госпожа оставит свою лачугу и вернется домой. Вот обрадуется-то деревня! И знаете, бабу, ведь все это устроит наша ма.
Зная характер Шунонды, я не особенно рассчитывал на такой исход, однако теперь несколько успокоился насчет Раджлакшми. Будущее уже не представлялось мне таким мрачным.
Действительно, вряд ли нашелся бы второй такой искусник, способный уладить отношения между двумя братьями и невестками и ликвидировать разрыв между ними, который остался только внешним и не затронул их души. Сколько времени готовилась она к осуществлению своего намерения!
Я всей душой желал ей преуспеть в своих начинаниях. Беспокойство, охватившее меня в последнее время, улеглось, и день прошел прекрасно. Тем более, что он был последним днем нашей разлуки. Раджлакшми должна была вернуться домой.
Однако утром следующего дня она не появилась, а через Ротона известила меня, что наша встреча, к сожалению, откладывается,— она собиралась отправиться к чудодейственному горячему источнику, бившему неподалеку от нас,— известному месту паломничества под названием Бокрешор. Говорили, будто там обитало божество. Оно осчастливливало не только того человека, который совершал омовение в его водах, но и всех его родственников, где бы они ни находились, причем во всех их рождениях. Попутчики у нее уже имелись, повозка, запряженная буйволами, стояла наготове, а время отъезда— определено. Все необходимые для путешествия вещи Ротон послал ей с привратником, который побежал к господину Торколонкару во весь дух, дабы не задерживать пилигримов.
Еще неделя разлуки! Впрочем, человек ко всему привыкает, хотя мне так хотелось увидеть ее именно в этот день. Известие о неожиданном паломничестве меня не оскорбило и не раздосадовало, как можно было бы ожидать, а только опечалило. Сердце мое сжалось от боли. Я хорошо понимал, что Пьяри действительно умерла, но бремя ее деяний продолжало тяготить Раджлакшми. Она постоянно страдала, не зная, как избавиться от него. Отсюда и ее вечное беспокойство, стремление бежать от удовольствий и радостей жизни. «Неужели она никогда не успокоится? — думал я.— Всегда, точно птица в клетке, будет биться головой о стены, возведенные вокруг нее обществом, а я, словно прутья этой клетки, буду загораживать ей путь к освобождению? Всем сердцем любя меня, она так и не смогла меня обрести, но не в силах и отказаться от меня. Так неужели я вечно буду мешать ей?»
Я решил избавить ее от себя. Но не так, как прошлый раз, а окончательно и бесповоротно, искренне желая ей добра и благословляя ее. Я хотел уехать еще до ее возвращения, с тем чтобы никогда больше не появляться на ее жизненном пути, какие бы испытания ни выпали на мою долю. Когда-то судьба не позволила мне осуществить такое намерение, но теперь я дал себе слово ни за что ей не поддаваться.
Да, великая сила судьба! Я вспомнил, как мы расста-
лись прошлый раз в Патне, как она стояла на балконе и с немой мольбой глядела на меня. Ее взгляд преследовал меня всю дорогу, но я не внял ему, покинул родину и уехал на чужбину. Но что значит расстояние? Ее немой призыв заставил меня вернуться. В глазах посторонних это выглядело постыдным поражением. Никто не заметил тогда на моей голове неувядающего венка победителя.
Теперь нам снова предстояла разлука. Однако на этот раз я намеревался устоять перед ее зовом.
Но как грустно было мне уезжать! И главное, я знал: не с кем будет поделиться своей болью. Придется похоронить ее в самом укромном уголке своего сердца— ведь общество лишило меня права любить Раджлакшми. В его глазах наша горячая любовь, наши взаимоотношения— радости и обиды, разлуки и свидания — ровным счетом ничего не стоили. Значит, и горечь предстоящего прощания тоже будет непонятной и смешной другим. Мне как-то особенно тяжело было думать именно об этом. Что может быть трагичнее, когда горе становится предметом насмешек? Но кому пойти жаловаться, если ты отвергаешь общепринятые правила, восстаешь против существующей морали?! Это, пожалуй, самая сложная из всех человеческих проблем, и возникла она, наверное, с самого сотворения мира. Даже в будущем я не предвидел разрешения ее. И все же сколько счастья приносит людям запретная любовь, как бы она ни осуждалась! Как озаряет она жизнь! Сколько легенд, удивительных историй и прекрасных поэм сложено о ней!
Тем не менее я решил отказаться от нее. Я не хотел больше смущать Раджлакшми. «Пусть она спокойно предается благочестию,—думал я,— безупречно произносит мантры, и да будет гладок ее путь в Бокрешор!» Я благословлял ее и желал ей получить все возможные воздаяния и в этой жизни, и в следующих. Бремя своих печалей я намеревался нести сам.
Когда я проснулся на следующее утро, мне показалось, будто узы, связывавшие меня с этим домом, с Гонгамати, с голым, выжженным полем, ослабли. И хотя до возвращения Раджлакшми было еще далеко, я решил больше здесь не задерживаться.
Вошел Ротон и напомнил мне об омовении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190