Смотрите, какой добрый! Если ты действительно так заботишься обо мне, то скажи на милость, зачем ты все это устроил? Как вспомню, в каком виде я тебя застала, страшно делается: лежишь без сознания, на каком-то тряпье, в волосах от грязи и пыли колтун, на шее четки, на руках браслеты саньяси. С ума сойти можно!
На глазах ее показались слезы. Она торопливо смахнула их и продолжала:
— Бонку спрашивает меня: «Кто это, ма?» А что мне прикажешь ответить ему? О, сколько мне пришлось пережить в тот день! И зачем только я заметила тебя когда-то в школе. Во всей Индии не найдется человека, который доставил бы другому столько горя и неприятностей, сколько ты принес мне...— Она тяжело вздохнула.— Здесь сейчас свирепствует оспа. Нам необходимо как можно скорее выбраться отсюда...
В ту же ночь мы покинули Ару. До Патны нас сопровождал молодой врач, захвативший с собой целую аптеку лекарств.
Недели через две по приезде в Патну я был уже на ногах. Однажды утром я долго бродил по дому, разглядывая комнаты. Обстановка мне понравилась, все вещи были дорогие, прекрасного качества. Но меня удивило другое — то, что они не захламляли дом. А ведь Пьяри жила в марварском квартале, среди падких до роскоши малообразованных богачей! Обычно в подобных домах все комнаты заставлены мебелью, повсюду висят люстры и бра, стоят торшеры, стены сплошь закрыты картинами, везде зеркала, а в многочисленных горках — огромное количество безделушек и сувениров. От их обилия буквально нечем дышать, и создается впечатление, будто там не вещи теснятся, а те, кто их дарил когда-то. Здесь же глаз замечал только самое необходимое. Каждый предмет свидетельствовал о тонком вкусе хозяйки, был отмечен печатью ее индивидуальности, и ничто не носило показного характера, рассчитанного на то, чтобы произвести впечатление. И еще одна особенность этого дома привлекала внимание — в комнатах известной певицы я не заметил ни одного музыкального инструмента, ничто не напоминало людям о ее профессии.
Поднявшись на второй этаж, я остановился перед дверью в угловую комнату. Едва заглянув в дверь, я понял —это спальня Пьяри. Белый каменный пол, молочно-белые стены. Возле одной из них небольшая деревянная кровать, напротив нее — вешалка для платья, а за ней —железный платяной шкаф. Вот и вся обстановка. Я не решился войти в эту комнату в обуви, разулся и оставил туфли за порогом, ступив внутрь босиком, как в храм. Мне захотелось отдохнуть — сказывалась еще слабость после болезни, и, так как, кроме кровати, сесть было не на что, я устало опустился на нее. Прямо передо мной за распахнутым настежь окном тихо шелестело листвой громадное ветвистое дерево. Я задумался. Вдруг чье-то негромкое пение заставило меня очнуться. Тихо напевая, в комнату вошла Пьяри. Она только что совершила омовение в Ганге и теперь поднялась к себе переодеться. Не замечая меня, она прошла к вешалке и взяла сухое сари. Я поспешил заявить о своем присутствии:
— Почему ты не переоделась у реки?
Она резко повернулась, но, увидев меня, ласково улыбнулась:
— А, я вижу, воришка забрался ко мне? Ну ничего, ничего, не уходи. Я переоденусь в соседней комнате и вернусь.
Взяв сари, она легкими шагами вышла из комнаты и меньше чем через пять минут, радостная, сияющая, вернулась обратно.
— Так что же все-таки ты пришел украсть? У меня в комнате почти ничего нет. Не меня ли ты хочешь похитить?
— Неужели ты считаешь меня таким неблагодарным? Украсть тебя после того, как ты столько сделала для меня! Не такой я бессовестный.
Она вдруг побледнела, словно от внезапной боли. Я смутился. У меня и в мыслях не было обидеть ее, тем более что через два дня я собирался уехать. Стремясь загладить неприятное впечатление от случайно вырвавшихся слов, я попытался обратить все в шутку:
— Разве люди крадут сами у себя? Но ее нелегко было провести.
— От тебя не требуется никакой благодарности,— сухо ответила она,— с меня достаточно того, что ты вспомнил обо мне в трудную минуту.
Сердце мое разрывалось от огорчения и досады на самого себя — омрачить ее милое, улыбающееся лицо в такое чудесное утро, согнать с него ее необыкновенную улыбку! Теперь я понял, как много значила она для меня.
— Лакшми, ты ведь сама прекрасно понимаешь, что, если бы не ты, я так и погиб бы на той куче грязного тряпья,— покаянным тоном заговорил я, надеясь снова развеселить ее.— Никому даже в голову не пришло бы отправить меня хотя бы в больницу. Мое счастье, что я вспомнил твою просьбу не забывать о тебе если не в радости, то в беде. Как хорошо теперь я это понимаю!
— В самом деле?
— Конечно.
— Значит, именно благодаря мне ты не расстался со своей душой?
— Я в этом уверен.
— Тогда я могу потребовать ее?
— Безусловно. Только душа у меня незавидная. На такую не стоит льститься.
Наконец-таки она улыбнулась:
— Хорошо, что хоть теперь ты наконец узнал себе цену.
Но тут же ее лицо снова сделалось серьезным. -— Но шутки в сторону. Я вижу, что, в общем, ты уже поправился. Когда собираешься уезжать?
Я не совсем понял ее вопрос и сдержанно ответил:
— Я не тороплюсь. Думаю побыть здесь еще несколько дней.
— Да, но завтра из Бакипура приезжает мой сын.— Б ее голосе прозвучало беспокойство.— Твое долгое пребывание здесь может вызвать у него подозрения.
— Ну и пускай! Тебе бояться нечего, а что касается меня, то я не хочу раньше времени лишаться хорошего отдыха и ехать куда-то...
Кровь отхлынула от ее щек. Она встала.
— Вот как?..
Вечером следующего дня, когда я отдыхал в шезлонге на веранде возле моей комнаты и любовался закатом, неожиданно появился Бонку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190