— Ты должен ехать. -Да.
— Я поеду с тобой.
— Разве можно? У них такое горе.
Раджлакшми и сама поняла неуместность своего предложения. О Мурарипурском монастыре она не обмолвилась и словом.
— Ротон со вчерашнего дня лежит в жару. Кто с тобой поедет? Может быть, попросить Анондо?
— Нет, Анондо не пристало носить мой багаж.
— Тогда пусть едет Кишон.
— Пусть, хотя в этом и нет необходимости.
— Обещай, что будешь писать каждый день.
— Если будет время.
— Нет, так я не согласна. Запомни: в тот день, когда я не получу письма, я отправлюсь туда сама. Можешь сердиться сколько угодно.
Волей-неволей мне пришлось обещать, что я буду писать каждый день. Я сейчас же стал собираться в дорогу. В лице у Раджлакшми не было ни кровинки. Вытерев слезы, она дала мне последнее напутствие:
— Обещай, что будешь беречь себя.
— Хорошо, хорошо.
— Обещай, что не задержишься ни одного лишнего Дня.
— Обещаю.
И вот наконец повозка, запряженная волами, двинулась на станцию.
Стоял месяц ашарх. Было уже за полдень, когда я подошел к парадной двери дома Гохора. На мой голос вышел Нобин и, как подкошенный, рухнул к моим ногам. Случилось то, чего я боялся. Услышав громкие рыдания этого рослого и сильного мужчины, я понял, как глубока, безгранична и искренна была его скорбь.
У Гохора не было ни матери, ни сестры, ни жены, ни невесты, в тот день некому было украсить этого одинокого человека венком слез, но, я думаю, ему не пришлось покинуть этот мир неприбранным, в рубище нищего — Нобин сам снарядил его в последний путь.
Когда Нобин наконец поднялся, я спросил его:
— Когда умер Гохор?
— Позавчера. Вчера утром мы предали его земле.
— Где его могила?
— На берегу реки, в манговой роще. Он сам просил похоронить его там. Он вернулся от племянницы больным, слег, да так и не поднялся.
— Его лечили?
— Сделали все, что можно, но ничто не помогало. Бабу чувствовал, что умирает.
— Старший гошай из монастыря навещал его?
— Время от времени. Из Нободипа приехал его гуру, и он не мог приходить каждый день.
Я долго не решался, но все же, преодолев смущение, спросил:
— Оттуда больше никто не приходил?
— Приходила Комоллота.
— И часто?
— Каждый день. А последние три дня она не ела, не спала—не отходила от его постели.
Больше я ни о чем не спрашивал.
— Куда вы теперь пойдете — в монастырь? — спросил Нобин.
-Да.
— Погодите немного.
Нобин вынес из дома жестяную шкатулку и, вручив ее мне, сказал:
— Хозяин просил отдать это вам.
— Что в ней, Нобин?
— Откройте и посмотрите.
Нобин дал мне ключ. Открыв шкатулку, я увидел тетради стихов, перевязанные бечевкой. Сверху Гохор написал: «Шриканто, «Рамаяну» закончить я не успел. Отдай это старшему гошаю, пусть хранит в монастыре, чтобы не пропало». В шкатулке был еще пакет, завернутый в красный лоскут. Развязав его, я увидел пачку денег и письмо. Гохор писал: «Брат Шриканто, я, должно быть, не выживу. Оставляю шкатулку на тот случай, если мы не увидимся, отдай деньги Комоллоте, если они ей понадобятся. Если же она не возьмет, делай с ними что хочешь. Благослови тебя Аллах. Гохор».
Ничто в этом письме не говорило о тщеславии, свойственном благодетелям, в нем не было ни малейшей жалобы на судьбу. Чувствуя близость смерти, он в скупых словах простился с другом детства и передал ему свою последнюю волю, не испытывая ни страха, ни отчаяния, ни сожаления. Гохор был поэтом, в его жилах текла кровь мусульманских факиров — он написал свое
/10*
последнее послание со спокойной душой. До этой минуты я не плакал, но тут не в силах был сдержать слез, и они заструились по щекам.
Долгий день клонился к вечеру. На западе вставали темные тучи, сквозь них кое-где пробивались лучи заходящего солнца, обагряя вершину полузасохшей яблони. Ее ветви были густо оплетены лианами мадхоби и малоти, которые мне когда-то показывал Гохор. Тогда на них еще только набухали бутоны. Он хотел подарить мне букет, но побоялся древесных муравьев. Сейчас все было усыпано гроздьями цветов. Осыпающиеся лепестки разносил ветер. Я поднял несколько лепестков как прощальный дар друга детства.
— Пойдемте, я вас провожу,— предложил Нобин.
— Открой, пожалуйста, его комнату, я хочу на нее взглянуть,— попросил я Нобина.
Нобин отпер дверь. Свернутая постель все еще лежала на краю кровати. Огрызок карандаша, несколько клочков бумаги. В этой комнате Гохор нараспев читал мне свои стихи о горестях плененной Ситы. Сколько раз бывал я в этом доме, ел и ночевал, сколько раз причинял беспокойство его обитателям. А сейчас из тех, кто с улыбкой привечал меня здесь, никого уже не осталось в живых. Сегодня я пришел сюда в последний раз.
По дороге я узнал от Нобина, что Гохор и его детям завещал небольшую сумму денег. Все остальное имущество достанется двоюродным братьям и сестрам, а также пойдет на содержание мечети, которую построил его отец.
В монастыре я застал множество гостей. Оказывается, вместе с гуру приехало немало его учеников и учениц, они заняли все помещения и, судя по всему, не собирались скоро уезжать. Вишнуитские службы, насколько я понял, шли своим чередом.
Меня встретил Дварикдас. Причина моего приезда была ему, конечно, понятна. Он пожалел о Гохоре, но с лица его не сходило выражение растерянности и недоумения, которых прежде я никогда не замечал. Возможно, он был утомлен и озабочен необходимостью оказать достойный прием множеству гостей. Видимо, поэтому у него просто не было времени спокойно поговорить со мной.
Узнав о моем приезде, пришла Падма, но и ее словно что-то тяготило и смущало, казалось, она была рада поскорее убежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190