— Комоллота-диди очень занята? — спросил я ее.
— Нет. Позвать диди?
Она ушла. Все это было так странно, что меня охватила тревога. Немного погодя пришла Комоллота и, совершив пронам, сказала:
— Гошай, пойдем ко мне, посидим в моей комнате. Постель и прочие вещи я оставил на станции, со мной
была только сумка да шкатулка Гохора, которую нес на голове мой слуга. В комнате Комоллоты я вручил ей шкатулку и сказал:
— Береги ее, в ней много денег.
— Я знаю,— ответила Комоллота. Поставив шкатулку под кровать, она спросила:—Ты, должно быть, не пил чаю?
— Нет.
— А когда ты приехал?
— Вечером.
— Я пойду приготовлю тебе чай. И она удалилась вместе со слугой.
Пришла Падма. Она принесла воды для умывания и тут же исчезла.
«Что же такое случилось?» — снова подумал я.
Комоллота подала чай, немного фруктов и сладостей от послеполуденной трапезы бога. Я был голоден и не мешкая принялся за еду.
Вскоре послышались звуки раковин, колокольчиков и тарелок — началась вечерняя служба.
— Как? Ты не пошла? — удивился я.
— Мне запрещено.
— Запрещено? Что это значит?
— Запрет есть запрет, гошай,— грустно улыбнулась Комоллота.— Это значит, что мне запрещено входить в храм.
У меня пропал всякий аппетит.
— Кто запретил?
— Гуру старшего гошая и те, кто приехали вместе с ним.
— Но почему?
— Они сказали, что я нечистая и мое служение оскверняет бога.
— Ты нечистая? — Тут только у меня как молния сверкнула догадка: — Они подозревают тебя из-за Гохора?
-Да.
Я ничего не знал о ее отношениях с Гохором, но не колеблясь заявил:
— Но это же ложь. Этого не могло быть!
— Почему же, гошай?
— Не знаю, Комоллота, но большей напраслины еще не бывало. Должно быть, такова в человеческом обществе награда за то, что ты беззаветно ухаживала за умирающим другом!
Глаза ее наполнились слезами.
— Теперь я больше не горюю,— сказала она.— Бог
всеведущ, и я его не страшилась, боялась только твоего осуждения. Теперь я избавилась от страха.
— Неужели из всех людей на свете ты боялась только моего суда?
— Да, только твоего.
Мы помолчали. Потом я спросил:
— Но что говорит старший гошай?
— А что он мог сделать? — ответила Комоллота.— Иначе вишнуиты перестали бы посещать монастырь. Оставаться здесь мне дольше нельзя. Я и сама собиралась уйти отсюда, но никогда не думала, что это произойдет таким образом. Жаль мне только Падму. Совсем еще ребенок, сирота—старший гошай нашел ее в Нободипе. Она будет горевать, когда уйдет ее старшая сестра. Навещай ее, если сможешь. Если Падма не захочет здесь оставаться, попроси от моего имени Раджу устроить ее судьбу, уж та позаботится о том, чтобы ей было хорошо.
Мы снова немного помолчали.
— Как быть с деньгами? — спросил я.— Ты их возьмешь?
— Нет. Я нищая, зачем они мне.
— Но если они когда-нибудь тебе пригодятся... Комоллота улыбнулась:
— Когда-то и у меня было много денег, но разве они мне пригодились? А если будет нужда в деньгах, для чего ты существуешь на свете? Я попрошу их у тебя, зачем мне брать у других?
Я не знал, что на это сказать, и только молча смотрел на нее.
— Нет, гошай, деньги мне не нужны,—повторила она.— Меня не оставит тот, служению которому я себя посвятила. Где бы я ни очутилась, он восполнит все то, чего мне будет недоставать. Не беспокойся обо мне, дорогой.
— Принести прошад для нового гошая? — спросила заглянувшая в комнату Падма.
— Да, принеси сюда. Ты накормила слугу?
— Накормила.
Но Падма не уходила; помолчав немного, она нерешительно спросила:
— А сама ты будешь есть?
— Буду, буду, противная девчонка. Разве диди сможет попоститься, пока ты здесь?
Падма вышла.
Когда утром я встал, Комоллоты не было. От Падмы я узнал, что она приходит только под вечер, от всех скрывая, где она проводит день. Это известие очень обеспокоило меня. Вечером я должен был уехать и боялся, что мы больше не увидимся.
В комнату вошел старший гошай. Я достал тетради.
— Это «Рамаяна» Гохора. Он хотел, чтобы все это находилось в монастыре.
Дварикдас взял рукопись.
— Его желание будет исполнено, гошай,— сказал он.— Я положу их туда, где хранятся, все монастырские книги.
Помедлив немного, я спросил:
— Ты веришь тому, в чем обвиняют Комоллоту? Дварикдас поднял голову:
— Я? Ни в коем случае!
— И все же ей приходится уходить?
— Мне тоже придется уйти, гошай. Если, изгнав невинную, я сам останусь здесь, значит, напрасно я шел по этому пути, напрасно посвятил себя богу.
— Но почему она должна уходить? Ты хозяин в монастыре, ты мог бы ее удержать.
— Гуру! Гуру! Гуру! — трижды повторил Дварикдас и остался сидеть с опущенной головой. Я понял, что таково приказание гуру и ослушаться его нельзя.
Когда я выходил из комнаты, старший гошай поднял голову.
— Сегодня я уезжаю, гошай,— сказал я и увидел, что он плачет.
Дварикдас попрощался со мной, поднеся ко лбу сложенные ладони, я ответил ему и вышел.
Солнце клонилось к закату, затем подкравшиеся сумерки сменил вечер, а Комоллота все не появлялась. Пришли люди Нобина — они должны были проводить меня до станции. Кишон уже водрузил на голову мою сумку и нетерпеливо переминался с ноги на ногу — медлить больше было нельзя. Однако Комоллота не возвращалась. Падма надеялась, что она вот-вот появится, но мое сомнение мало-помалу превратилось в уверенность— она не придет. Чтобы избежать тяжелых минут последнего прощания, она ушла рано утром, не взяв с собой даже смены одежды. Вчера она говорила о себе как о нищей, как о саньясини и сегодня доказала это на деле.
Когда я уходил, Падма расплакалась. Я оставил ей свой адрес и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190