никаких лодок из
столицы на реке не появлялось - похоже, туда еще не дошли вести об
уничтожении двух плантаций и карибской деревни Боровай. Пока я спал, как
видно, шел сильный дождь - над шхуной были растянуты для защиты насквозь
промокшие паруса.
Вечерело. В лесу разноголосым хором заливались птицы, над рекой с
берега на берег пролетали попугаи, и среди них порой величественные ара.
После прошедшего ливня из-за туч выглянуло солнце и окрасило
противоположный берег яркими красками. Эта идиллическая картина
действовала на меня успокаивающе, словно целительное лекарство, и робко,
как бы пугаясь, освобождала душу от тягостных воспоминаний о пролитой
крови и всех ужасах истекшего дня.
Воспрянув духом, я созвал своих ближайших соратников и объявил, что
хочу сегодня же, еще до наступления темноты, со всей серьезностью
побеседовать с нашими заложниками, устроив нечто вроде торжественного
приема или, быть может, даже суда. Для вящей важности на церемонии должны
присутствовать все, кроме дозорных, в полном боевом снаряжении. Я в
мундире капитана буду сидеть. За мною стоя расположатся предводители
отрядов и Симара, которая тоже будет стоять, Заложников разместить
напротив, разрешив женщинам и детям сесть на палубу, а плантаторы пусть
стоят.
Прежде чем вывести голландцев из каюты на палубу, я распорядился
натянуть вдоль борта шхуны паруса с таким расчетом, чтобы закрыть вид на
реку и не дать пленникам возможности сориентироваться на местности.
Итак, мы заняли места: я - сидя, за мной стоя в одном ряду: Арнак,
Вагура, Уаки, Мендука, Мигуэль и Арасибо, а рядом, чуть в стороне, -
Симара. Фуюди как переводчик встал рядом со мной.
Из каюты на палубу вывели заложников. Надо было видеть гневные лица
Хендриха Рейната и Лоренса Зеегелаара, когда им велено было стоять, а
женщинам и детям разрешили сесть на палубу.
- Мы тоже стоим! - миролюбиво заметил Фуюди, показывая на себя и всех
остальных.
- Я пригласил вас, - начал я, - чтобы внести ясность в некоторые
вопросы, непосредственно вас касающиеся. Итак, первое: все вы, двенадцать
человек, мужчины, женщины и дети, являетесь нашими пленниками-заложниками,
и вам ничто не угрожает, если вы будете вести себя благоразумно, а
колониальные власти в столице не проявят безразличия к вашим жизням...
Хендрих Рейнат, отличавшийся непомерной спесью я врожденной
грубостью, вскипел от бешенства.
- Я протестую против насилия! - вскричал он, теряя всякое
самообладание. - Негодяй! Тебя ждет за это виселица!
- Вполне возможно, но в таком случае прежде лишатся жизни все
заложники.
- Подлец! Я свободный гражданин...
- Минхер Рейнат! Еще одно оскорбление, и вы будете наказаны, как
непослушный мальчишка...
Рейнат побагровел, но счел за благо умолкнуть.
- Надеюсь на ваше благоразумие и трезвый подход к сложившейся
ситуации, - продолжал я. - А сейчас попрошу кратко рассказать о себе.
Господин Лоренс Зеегелаар, где и когда вы родились?
- В Амстердаме, в 1693 году.
Ему было тридцать пять лет. Никаких школ он не кончал. Отец его -
купец и единственный учитель - послал его в Гвиану заложить плантацию
сахарного тростника.
Хендрих Рейнат, сорока лет, точно так же не имел образования и вообще
каких-либо признаков принадлежности к цивилизованной нации. Алчное
стремление к обогащению на плантациях сахарного тростника за счет
чудовищной эксплуатации рабов с помощью кнута, террора и пыток - вот его
единственный принцип и жизненное кредо.
- Все системы колониального угнетения позорны и унизительны для
человека, - прервал я разглагольствования плантаторов, - но ваша,
голландская, - самая гнусная и бесчеловечная из всех: она основана на
беспощадной, изуверской эксплуатации раба, который после двух-трех лет
изнурительного труда вышвыривается вами как ненужная тряпка, если не
умирает сам от голода и побоев...
- Но вы тоже несправедливы к нам, - попытался перейти в наступление
Рейнат.
- Несправедлив? Я? - Впору было расхохотаться.
- Да, несправедливы! - повторил Рейнат. - Нас двоих и наши семьи вы
взяли заложниками, а Карла Риддербока и его жену с плантации Вольвегат
соизволили милостиво отпустить. Вот уж воистину объективность! - с иронией
в голосе закончил он.
- Так решил не я, а невольники плантации Вольвегат.
- Не понимаю.
- Конечно, вам, минхер Рейнат, трудно меня понять. Но вот вопрос к
вам: помните ли вы тех несчастных беглецов с вашей плантации, которых
недели три назад схватили карибы и по вашему велению препроводили в
столицу для жестокой над ними расправы?
- Припоминаю, - спокойно ответил Рейнат. - И что же из этого следует?
- Вы постарались, конечно, чтобы слухи об этой экзекуции дошли до
ушей всех ваших рабов на плантации?..
- Ну и что же?
- А то, что тем самым вы и решили свою дальнейшую судьбу. Неужели,
черт возьми, вы не видите, что творится в вашей богом проклятой колонии?
Что в ответ на бесчинства, издевательства и муки, которым вы подвергаете
своих рабов на плантациях, они повсюду: на нижней Бербис и на Вируни, на
Викки и на Демераре, и здесь, на Эссекибо, - поднимают бунты. Что везде,
куда только ступает безжалостный башмак голландского колонизатора, земля
под ним становится пороховой бочкой? Неужели в тупой своей спесивости вы
всего этого не замечаете?! Ведь в день, когда вспыхнул бунт на плантации
Бленхейм, вы и ваша семья, включая и трех ваших детей, должны были первыми
пасть и пали бы жертвой справедливого возмездия, не вмешайся вовремя мы,
араваки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215