- Почтительнейше приветствую вашу милость. И мне доставляет
удовольствие в этой дикой глухомани иметь честь встретить мужа столь
учтивого. Однако ж позволь в ответ на твои проникновенные слова заметить,
что попал я в эти края не по доброй воле и не по своей воле обрел ту
славу, что ваша милость назвал грозной.
Я произнес эти слова по-испански с ошибками и не столь изысканно, как
мне бы хотелось, но дон Эстебан прекрасно меня понял и тут же живо
возразил:
- Мне ведомо о выпавших на долю вашей милости испытаниях и
злоключениях, и знаю я - не по твоей вине пути испанцев и твои
пересекались в недобрый час, родив события печальные, не вполне сообразные
с поведением людей доброй воли.
Рассыпаясь в таких любезностях, мы приблизились друг к другу и
обменялись рукопожатием. Испанцу было, вероятно, лет тридцать пять. Лицо
его так и сияло благожелательностью, а рот уж и вовсе растянулся в
широчайшей улыбке. Однако, внимательней присмотревшись к нему, я невольно
изумился: глаза его оставались холодными и никак не вязались с любезностью
слов и сладостью улыбок. Казалось, они принадлежали совсем другому
человеку, и странно-ледяной его взгляд поражал какой-то жуткой
жестокостью. Одним словом, глаза выражали нечто совсем иное, чем губы, но
что из них выражало подлинные чувства?
Я даже испугался, что так легкомысленно готов был поначалу поверить
красивой лжи и клюнул на удочку медоточивых речей. "Уж не волк ли это в
овечьей шкуре? - подумалось мне. - А если волк, то глаза явно выдают его
истинную натуру".
- Слово чести, я ждал вашу милость, как нетерпеливый влюбленный, -
продолжал испанец, улыбаясь и вежливо беря меня под руку. - Мне нужна ваша
помощь, без нее дело не двигается с места... Конесо - бессовестный
мерзавец, грязный пройдоха и паршивая собака! Дон Хуан согласен со мною?
- Абсолютно.
- Я сразу понял, что мы с вами поладим.
- На мир и лад, сеньор, я всегда готов. Но какой лад ваша милость
имеет в виду? - спросил я с невинной миной на лице, слегка приподняв
брови.
- Конесо и его люди не хотят выполнять взятых на себя обязательств и
крутят хвостами, мошенники! Мало того, что они не собираются выплачивать
своих долгов, они еще, канальи, погрязнув в невежестве, не хотят ценить
тех великих благ, какие несем мы этим дикарям, и, о неблагодарные, еще
сопротивляются!
- Возможно ли? Не хотят благ?
- Вот именно. Племя должно выделить пятьдесят молодых мужчин, которым
мы хотим показать в Ангостуре, что есть усердный труд на полях, и научить
их правильно обрабатывать землю. Через два года они вернутся сюда и, со
знанием дела работая для себя и для племени, приумножат всеобщий достаток
и благоденствие.
Сколь красиво звучало это в устах испанцев, и сколь же иначе все
выглядело на самом деле! Индейцы слишком хорошо знали, что такое "усердный
труд" на испанских гасиендах, во что обернутся эти два года, и не давали
себя обмануть.
- Выделить вам пятьдесят молодых мужчин? - присвистнул я от
удивления. - А вернувшись из Ангостуры, они сделают араваков самым
образцовым и самым счастливым племенем в Венесуэле?
Испанец, внимательно вглядываясь в мое лицо, пытался прочитать, что
на нем написано, но, не обнаружив ничего подозрительного, улыбнулся
глазами. Впервые в глазах его мелькнули проблески жизни - вот чудеса! Но
это была дьявольская улыбка глаз, чуть заносчивая, чуть издевательская и
презрительная. Дон Эстебан, видимо, не уловил моей иронии.
- Все верно, сеньор кабальеро, ты все понял правильно, - подтвердил
он с оттенком высокомерия, тоном, каким обращаются порой к скудоумному
простаку, - все верно, но лишь отчасти. Араваки действительно станут
образцовым и счастливым племенем после возвращения этих пятидесяти
человек, но в Венесуэле есть и другие племена, более счастливые, уже
познавшие прелести нашей цивилизации.
- О, и впрямь позавидуешь этим племенам! - воскликнул я.
Испанец отпрянул, ибо я выкрикнул это гораздо громче, чем того
требовало выражение простого удивления. Двусмысленность моих слов и
выражение лица он приписал тому, что я, как иностранец, неправильно
выразился, плохо владея испанским языком.
Сделав широкий жест рукой, дон Эстебан проговорил:
- Я знаю, вы прибыли сюда ненадолго, и знаю также, что, несмотря на
это, вы пользуетесь у араваков большим почетом. Не у всех, правда, но у
тех, что пришли с вашей милостью и признали вас своим вождем. Конесо
подговаривал меня взять в Ангостуру ваших индейцев и негров, но я не стану
этого делать, ибо они только что прибыли сюда и ничего в долг у меня не
брали, а брали люди Конесо. Теперь же, когда пришло время отдавать людей,
Конесо юлит и уверяет меня, что людей у него нет, а те, кого он хотел мне
отдать, будто бы убежали в лес. Я знаю, часть действительно убежала, но
многие еще остались. Поэтому я прошу, ваша милость, заставь глупых понять
свое благо и добром отправляться в Ангостуру. А если Конесо не выдаст мне
всех пятьдесят человек, передай ему от меня, я сдеру с него шкуру.
- А что это за люди там стоят? - спросил я, указывая на группу
араваков, окруженных неподалеку от нас охраной из числа индейцев чаима. -
Чего они ждут?
- Они пойдут с нами. Но их только двадцать три, а мне нужно
пятьдесят.
- Что-то они очень уж невеселы.
- Потому что глупы! Не знают, что их ждет...
- А может, слишком хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215