Милиствер защищал свою подругу со всей страстью. Что тут могли значить слова Таммемяги?
— Тогда, что ж, желаю счастья! — произнес Таммемяги с грустной покорностью холостяка, чей друг собирается жениться.
Но Милиствер не преминул исповедаться до конца, рассказать о трещинках в своем большом чувстве. Таммемяги уже знает, как Асте приходилось зарабатывать свой хлеб. Ей всегда приходилось притворяться, быть приветливой и веселой, даже если ее душили слезы, и выказывать пылкость, оставаясь холодной. Не удивительно, что Милиствер порой выслеживает, словно охотник, не сорвется ли с губ Асты
и теперь какая-нибудь ложь. Но как это изнашивает нервы, как утомляет!
— Значит, ты ей не доверяешь? Ну, знаешь ли, любовь без доверия...
Милиствер остановился, лицо его горело. Они пришли в парк, и поднявшийся ветерок сдувал с деревьев легкие хлопья снега.
— Как не доверяю? — воскликнул Милиствер. — Я ей не доверяю? Я? Нет, это не так... Я просто боюсь иногда, боюсь, что в ней еще живы следы проклятого, ненавистного мне прошлого. Их надо уничтожить. Я хочу обнаружить их, показать ей, чтоб она сама их увидела и сама уничтожила... Вот в чем дело!.. Нет, я ей доверяю, настолько доверяю, что даже отдал на хранение всю свою запрещенную литературу. Я ей откровенно сказал, что так, мол, и так, что в теперешние времена все возможно — и обыски и прочее... Она сразу все поняла и сказала, что я прав, что от этих тварей всего можно ожидать... И все-таки, знаешь ли, до чего я устал! Пропадает желание что-либо делать, за что-либо браться...
Уже не впервые Таммемяги приходилось наблюдать у того или иного из товарищей усталость и вялость. Но никому не приходило в голову, что это вызвано усилением реакции, запугиванием, теми мерами подавления, которые власть начала так широко применять.
— Да, — продолжал Милиствер, — усталость. Что поделаешь? Я плохо сплю, легко раздражаюсь, не так терпелив с пациентами, как прежде. Хорошо бы уехать куда-нибудь подальше, отдохнуть. Я ведь никогда не отдыхал... Взять бы ружьишко и побродить с собакой по лесу, послушать, как скрипит снег под ногами, подышать чистым воздухом и ни о чем не думать...
— А Аста? Взял бы ты ее с собой?
Милиствер ответил неопределенным жестом.
— Знаешь, дружище, — продолжал Таммемяги, — не одного только тебя, как я замечаю, одолевает усталость...
— Ну, разумеется, время сейчас такое... Это понятно.
— Вот именно, время... Уставать стали быстро... — сказал Таммемяги, но, по-видимому, его ирония не дошла до Милиствера. — Осенью ты был куда бодрее, чем сейчас.
— Вот то-то и оно! Витамины.
— Сказал тоже! Витамины! Витамины? Много мы в тюрьме получали их? Но разве мы опускали головы? Нет! Пока живешь интересами народа, о пассивности и речи быть не может! Но едва только теряешь с ним связь, как сразу становишься одиноким, бессильным, усталым. Тебя одолевает страх, ты боишься обыска, высылки, ареста.
Таммемяги упомянул о недавно организованном Эстонско-советском обществе. Почему Милиствер не проявляет к нему интереса? Пора бы вступить в него. Это легальное объединение может стать важным форпостом. У властей не хватит духу посягнуть на него. Ни в коем случае нельзя допускать, чтоб местное отделение, подобно таллинскому, превратилось в чисто формальную организацию. А тут только этого и добиваются. Чем иным объяснить то, что в общество пытаются пролезть явные противники Советов? Нельзя допустить, чтобы бразды правления попали в руки саботажников.
— Помни, что идеи обязывают. По мне, так женись, поглощай витамины, охоться, сколько влезет, но не забывай о главном! Решающая битва не за горами. Если ты сейчас уйдешь в сторону, потом тебе этого никто не простит.
Милиствер ждал от друга совета относительно женитьбы, а тут вдруг такая критика, такая атака с неожиданной стороны! И сколько бы ты ни хмурился, но Таммемяги абсолютно прав.
И вот что самое удивительное: после этого бесконечного хождения по ночным улицам, после всех разговоров тебе самому начинают казаться пустыми и ничтожными твои сердечные волнения и тревоги, твоя потребность в витаминах...
Когда они подошли к дому Таммемяги, Милиствер взглянул наверх и удивился:
— Послушай, да у тебя окно выбито!
Действительно, одно стекло было высажено. Они поспешили по лестнице наверх. Дверь была сорвана, все перерыто, бумаги разбросаны, пол загажен, по комнате гулял морозный ветер.
— Не обыск, а погром.
— Вернемся ко мне! Оставайся у меня, пока здесь не наведут порядок или пока не найдешь новую квартиру, — предложил Милиствер.
— А ты не боишься?
— Ну-ну! — с упреком ответил Милиствер. - За кого ты меня принимаешь?
На улице они долго размышляли над тем, кто мог устроить этот погром.
— Все они — одна шайка, — сказал наконец Таммемяги, махнув рукой. — Только чудно все же: то им вздумается навесить на твою дверь десяток замков, а окна забить толстой решеткой, а то, наоборот, взламывают единственный замок и разбивают окна! Долго ли вам еще развлекаться, господа хулиганы?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Еще по пути к месту высылки Пауль Риухкранд решил посвятить все свое время чтению и самообразованию. Ведь в его знаниях множество пробелов. Книг у него с собой не было, и поэтому он тотчас послал сестре длинный список чтоб она с помощью Рут, Таммемяги или кого-нибудь еще достала литературу и прислала ему.
Как только Пауль немножко огляделся на новом месте — в этой дыре, носившей, однако, гордое наименование города, — он сразу почувствовал себя отброшенным куда-то в средневековье. Казалось, будто высокая церковь с грузным побеленным корпусом и с островерхой башней, увенчанной петухом на яйце, словно пастух, стережет стадо приземистых домишек и окрестности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139