..
— Боже милосердный, кто обращался? И как?
Белла осуждающе взглянула на Рут.
— Неужели ты, Рут?
Обсуждая поступок Рут, общество раскололось. Даже Пийбер стал на сторону Рут, находя достаточно извинений ее поведению.
Профессор вернулся угрюмый, рассеянный. Это передалось другим, и настроение было испорчено.
Когда гости наконец ушли, профессор, словно медведь в берлогу, забрался в свой кабинет. Он был сердит на все и на всех. В том числе и на себя. Слишком много предупредительности проявлялось к этому Штейнгарту, а теперь тот пристал как банный лист, считает себя другом, приходит в гости, когда вздумается, да еще приводит своих сомнительных знакомых. Странно, что обращение Гитлера ко всем немцам, живущим в Прибалтике, с призывом вернуться на родину, не относится к этим. Зачем они остаются в нашей стране? И чего ради Штейнгарт притащил сюда этого типа? Не для того ли, чтобы через него продемонстрировать свою твердую опору, свои связи с Пятсом и Штробейном? Или они были заинтригованы Горским, о приезде которого они, видимо, знали? Со Штейнгартом нужно будет соблюдать осторожность. Вообще нельзя приглашать гостей сразу из нескольких лагерей, особенно если эти лагери на ножах друг с другом. А Белла? Всегда эта ироническая складка возле губ. Кокетничает с кем попало и как попало. Рут не любит ее. Белле хочется играть какую-то роль, а Рут хочет действовать. И она действует! Но нужно ли было размахивать красным платком перед... быками! Неужели трудно понять, что это неприлично! Конечно, они оскорбились. Но, мало того, вдруг они попытаются отплатить и заварят еще бог знает какую кашу. Их на это станет, потому что покровителей у них много. «Ах, эта Рут, эта Рут! Линда права, я ее избаловался всегда сквозь пальцы глядел на ее недостатки, вот и доигрался. Нет, что слишком, то слишком. Вот они, плоды моего либерализма!»
Раздосадованный профессор все больше негодовал на Рут. Нет, так этого нельзя оставить. Надо наконец взяться за нее всерьез!
Придя к этому решению, профессор поспешил к Рут. Но ее комната была пуста.
— Где же Рут? — спросил он у Линды, которая убирала посуду в буфет.
Не знаю. Куда-то вышла.
— Как вышла? Ночью? Вдвоем с этим бродягой?
— Но Роберт! Что ты говоришь? То ты называешь его разумным человеком, то бродягой? Что с тобой, голубчик?
Роберт ценил многие достоинства Линды. Она была хорошей хозяйкой, умела готовить, умела варить настоящий кофе, она всегда заботилась о носках и белье, строго следила за чистотой и порядком в доме, ревниво оберегала покой мужа, когда он работал, хотя ее не очень-то интересовало, чем он у себя занимается.
Но профессора раздражали многие недостатки жены. У нее не было духовных интересов, она слишком досаждала своими утешениями, когда у мужа что-нибудь не ладилось, на нее даже рассердиться нельзя было по-настоящему, так как она никогда не возражала, никогда не давала отпора.
И Роберт побоялся, что жена сейчас начнет ему сочувствовать, начнет его ласкать и гладить по голове, утешать и. расспрашивать, что с ним, а потом начнет расточать лесть в виде бальзама, и он в конце концов станет мягким и уступчивым. А этого ему не хотелось. Этак Рут избавится от заслуженного выговора, от нотации.
Роберт хотел уже юркнуть к себе в кабинет, но Линда схватила его за рукав.
— Боже мой, сальное пятно на груди! Когда ты его посадил? Когда ел индейку? Или еще раньше? Сейчас же сними пиджак! Попробую свести в горячей воде.
Роберт обрадовался тому, что сможет ускользнуть от рук жены, оставив в них только пиджак.
А Рут в то самое время, как профессор обдумывал в кабинете свой предстоящий разговор с нею, все еще радовалась своей недавней выходке и от души ликовала. Когда она увидела, что ее невинные слова подлили масла в огонь, то готова была совершить еще бог знает какие безумства. Усидеть после всего этого дома было невозможно.
На улице ее и Пауля встретила осенняя буря, готовая, казалось, своими огромными лапами сорвать крыши с домов. Буйный Ветер встряхивал вершины деревьев, расшвыривал кучи опавших листьев, ударял со свистом в грудь, трепал волосы, старался сорвать берет.
Куда бы они ни поворачивали, штормовой ветер все время дул им в лицо, и чтоб пробиться сквозь него, приходилось идти согнувшись. Временами начинал лить сильный дождь, и, по щекам хлестали косые струи.
Пауль был счастлив. Рядом с ним шла Рут, глаза которой мягко светились. По ее взгляду никак нельзя было догадаться о буре, бушевавшей в ее груди.
— Никогда я не раскаюсь в своих словах, — горячо воскликнула Рут. — Не могу понять отца. Чего он боится? Ясности?
— Это только начало, — сказал Пауль. — Еще не раз придется проводить границу между людьми. Даже между близкими, если понадобится. Беспощадно!
— Ах, какая замечательная буря!
Рут прижалась к Паулю.
— Знаешь, что я чувствую, когда закрываю глаза ? Будто мы на морском льду и лед от шторма треснул. Кто остался по эту сторону трещины, кто по ту...
— Но разве ты не слышишь, — ответил Пауль, — что лед все еще взламывается, что трещина растет...
— Пускай! Так хорошо нестись вперед вместе с этим ураганом.
Рут вернулась после долгой прогулки в приподнятом настроении. Услышав в передней ее шаги, отец крикнул из кабинета:
— Зайди ко мне, Рут!
С мокрыми волосами, в сдвинутом набок берете, свежая и веселая, Рут, засунув руки в карманы пальто, остановилась в дверях кабинета.
— Что, папа?
Беспечный вид дочери еще усилил досаду профессора.
— Где это ты шаталась?
Вопрос был неожиданным, а тон вызывающим.
— Я нигде не шаталась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139