Думаешь, любоваться там прекрасными озерами или картинами Атенеума?
— Но ведь и западные демократические государства поддерживают Финляндию?
— Оставьте вы эти демократические государства! — вмешался Кянд. — Сдается мне, что они в любой момент готовы продать Гитлеру свою демократию, лишь бы он повернул свои орудия на Восток...
Пийберу трудно было спокойно и объективно беседовать об этих вещах с Кяндом и Раутамом. Ему казалось, что даже профессор стал слишком односторонним человеком, уверенным к тому же в своей правоте настолько, что это просто раздражало. «Но, может быть, Кянд и прав, - подумал Пийбер. — Может быть, я действительно плохо сделал, что так легко уступил этой попрошайке ? Но что сделано - то сделано. Ведь не станешь же требовать деньги обратно».
— Происходит окончательное формирование двух фронтов, господин Пийбер, - сказал Кянд после наступившего молчания. — И рано или поздно придется выбирать.
— Не забывайте, однако, о третьем фронте.
— Вы имеете в виду ничейную землю между фронтами? Плохой выбор, господин Пийбер, очень плохой. Можете оказаться меж двух огней.
Официантка поставила перед Пийбером стакан чаю, маленький молочник со сливками и тарелочку со сдобой. Кянд собрался уже подняться и уйти, но Пийберу подали белый открытый конверт, и профессор из любопытства задержался. В конверте лежал пригласительный билет с жирно вытисненным изображением золотого сердца.
— О, новогодний бал «Золотых сердец»! — сказал Пийбер. — Вы тоже пойдете?
— Я не принадлежу к этому обществу! - с вызовом ответил Кянд.
— Да и я не принадлежу... Но можно ведь сходить посмотреть? Приглашение на двоих... Вы ничего не будете иметь против, если я приглашу... Рут? В том случае, разумеется, если никто ее еще не пригласил...
— Почему вы обращаетесь ко мне? Я должен сыграть роль посредника?
— Нет, но...
Впоследствии профессор удивлялся своей неожиданной решительности в этот день, который начался с категорического «нет», сказанного молодой девице, апеллировавшей к его отзывчивости. Всегда уравновешенный, избегавший всякой резкости, во всем такой осмотрительный, он, как это ни странно, в тот раз решил все быстро и импульсивно, легко и просто. Казалось, будто множество еле заметных наблюдений и зачатков мыслей, накопившихся в его душе, сложились наконец в одно целое и вдруг сообщили всем его поступкам уверенность и смелость. Оглядываясь на самого себя в прошлом, он многое видел в новом свете; ему было стыдно вспоминать о том, как он проявлял радушие к такому нацисту, как Штейнгарт, и при этом осуждал еще свою дочь, смело выступившую против него. Теперь, как видно, между отцом и дочерью не оставалось больше серьезных расхождений. Напротив, профессор часто прислушивался к ее мнению, и ему всегда приходилось убеждаться в ее толковости. Бесстрашие Рут, готовой отважно отстаивать свои взгляды, вызывало в нем радость и гордость. А отстаивать свои взгляды приходилось в последнее время очень часто, потому что где бы ни собирались люди, там сам собой начинался разговор о финско-советской войне, которая еще больше обострила противоречия и разногласия, существовавшие и здесь. Печать со своей стороны способствовала возникновению споров, ежедневно публикуя под крупными заголовками громкие сообщения о блистательных победах финнов, помещая портреты их полководцев и солдат и намекая в каждой строке на катастрофическое поражение советских войск. Но день за днем уменьшалось число тех, кто верил этим сообщениям. Правда, находились еще горлодеры, готовые биться об заклад, что Финляндия победит, и ходили слухи о забияках, отправлявшихся помогать белофиннам.
Поговаривали о том, что уезжающие любители драки должны собраться на новогодний бал. От самого бала ожидали большого великолепия. В число организаторов празднества входили виднейшие из столпов общества: сам городской голова, префект полиции, генерал Эрмсон и крупный промышленник Винналь. Именитейшие светские дамы не жалели сил, самоотверженно собирая вещи для лотереи. При этом пожертвования до были соответствовать достоинству сборщиц; обычных лотерейных пустяков вообще не пришмаля, нужно было давать что-нибудь вроде окорока, шелкового платья или пуда сахару.
Портнихи дни и ночи корпели над вечерними платьями, с булавками в зубах они усердствовали на примерках изо всех сил, стараясь удовлетворить каждую прихоть заказчиц. Но их все равно бранили, на них сердились. В последний момент, перед самым балом, они бежали, задыхаясь, к своим клиенткам, бережно неся на руке пышные, словно пена, платья, завернутые в бумагу. Куаферы целый день без передышки трудились над прическами, закручивая волосы наверх или выкладывая около ушей кокетливые локоны. И здесь порой слышались сердитые вскрикивания, когда раскаленные щипцы нечаянно касались кожи.
Последний слой пудры, последний мазок помады, последний поворот перед зеркалом — и вот уже заранее заказанная машина или сани подвозят разукрашенную даму с ее кавалером к зданию театра. Из пальто и шуб, как из коконов, вылупляются яркие платья, черные фраки, смокинги и мундиры. Уже взоры дам завистливо скользят по туалетам соседок. Перед зеркалами толчея. Мужчины, вставая позади дам на цыпочки, пытаются поправить галстук или пригладить волосы. На лестнице, поднимающейся в зал, сверкают, показываясь из-под шлейфов, серебряные и золотые туфельки.
Когда в зал вместе с другими патронами бала вошел городской голова, оркестр грянул туш. Гости, рассевшиеся вдоль стен, поднялись и зааплодировали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139