В них складывались лоскуты и клочья меха, ржавые гвозди и обломки подков, пуговицы и застежки — словом, невообразимый хлам. А на побеленном печном дымоходе было выведено углем три слова: «Ничего не покупать».
— Сам видишь! — сказал портной, постучав себя пальцем по лбу. — У этого человека тут винтиков не хватает. Но скажи-ка об этом моей жене! Сразу в волосы вцепится. Оставь, мол, в покое моего отца. А тот все каркает, как ненасытное воронье отродье. Дай то, сделай это! Он с дочкой — два сапога пара. Та ему лучшие куски подкладывает... У самого в банке двадцать тысяч, а ни сента не одолжит. Хочешь — живи, хочешь — помирай. Где же правда?
А когда портной уходил из дому, к Паулю являлась хозяйка отводить душу. О семейных делах она особенно не распространялась, стеснялась, наверно, но зато поносила дружков своего супруга, сбивающих его с пути истинного, перемывала косточки соседям, все жаловалась на пустоту жизни и явно ждала, что и Пауль расскажет кое-что о себе. Но Пауль не любил этим заниматься.
Как-то вечером, поставив на стол чайник, хозяйка встала, опершись о комод, и, со странной улыбкой, взглянув на Пауля, спросила: неужто ему никто не нравится из местных барышень? Ведь сколько раз бывало, что позвонят у парадного, а пойдешь открывать — никого нет; случается, что и снежок бросят в окно или пришлют записочку, а господин Риухкранд хоть бы что. Уж не оставил ли он где невесту?
Слово «невеста» показалось Паулю до того странным и смешным, что он громко расхохотался.
Господи, да неужто она сказала что дурное? Зачем же гоготать-то ? И хозяйка ушла обиженная. И с этих пор начала, кажется, побаиваться своего жильца, потому что стала заходить к нему в комнату не иначе, как в сопровождении Майи.
С этой маленькой девочкой, у которой были русые косички и большие смышленые глаза, Пауль тотчас подружился. Она задавала наивные, но не глупые вопросы. Пауль вырезал для нее лошадок и коров, подарил ей коробку цветных карандашей. Он часто играл с ней, угощал ее иногда конфетами и печеньем. В знак благодарности Май я старалась никогда не оставлять чужого дядю в одиночестве. Пусть дядя ей нарисует что-нибудь. Он умеет рисовать кошку? А собаку? А автомобиль? А церковь?
— Зачем лее церковь? Не надо! Лучше нарисуем костер. А рядом с ним Майю, а на шее у Майи красивый галстук, а галстук раскрасим красным карандашом. Вот так.
— Что это за тетя в рамке на столе? — продолжала расспрашивать Майя. — Она хорошая? Какое на ней платье? А почему дядя не знает? А почему тетя живет так далеко? А сюда она не приедет?
Запас вопросов у этой девчушки неисчерпаем. На иные отвечать весело, а иные бередят душу.
Когда Майя уходит, Пауль, задумавшись, долго глядит ей вслед. Дождется ли этот милый ребенок с большими наивными глазами вольной, радостной жизни? Что сделать, чтоб она прямо с порога жизни вступила на верную дорогу, чтоб все ее хорошие качества и задатки смогли успешно развиться? Из пакета, присланного Рут, Пауль достает книгу под названием-«Педагогическая поэма». Но не-успевает он приняться за чтение, как его мысли устремляются к Рут, в памяти возникают отрывочные картины, как бы моментальные снимки, то необычайно отчетливые, то туманные, подернутые дымкой тоски. Он достает из кармана письмо и еще раз перечитывает его. Тут каждое слово, дорого, на каждой фразе хочется задержаться. Почерк отчетлив, содержание бесхитростно и искренне, и все же остается впечатление, будто передано здесь не все, что лежало на сердце. Да и возможно ли это при помощи слов и букв? Пауль видит, как Рут откидывает со лба каштановую прядь и, взяв вечную ручку, склоняется рядом с кремовым абажуром. Когда они увидятся? А что, если удрать отсюда на несколько дней? Портной Паринбак уверяет, что взятка творит чудеса. Но где достать денег, а если и достанешь, сумеешь ли всучить взятку? Нет, наверняка рука дрогнет. Может, Рут сюда приедет? Нет, такое и представить себе трудно. Вряд ли Рут так мучительно тоскует, — она занята своими лекциями, у нее знакомые, друзья, родные, ее чувства не собраны, как лучи, в один фокус...
Впрочем, и Пауль нашел тут друзей и знакомых. Как-то на улице он увидел впереди себя сутулого, размашисто шагавшего человека, в котором узнал Ласна, своего соседа по семинарской парте. Он ускорил шаг и остановил его. Ласн остолбенел, потом сдвинул шапку на затылок, закричал:
— Черт побери, да это же Риухкранд! — и принялся обеими руками трясти руку Пауля. — Я слыхал о твоем приезде. Но ты словно в воду канул!
— А ты не боишься разговаривать с высланным? Ведь я нахожусь тут под надзором полиции.
— Подумаешь! — И Ласн, махнув рукой, тут же предложил Паулю зайти к нему вечером.
Пауль охотно принял приглашение. Вечером у Ласна он застал и других гостей, тоже педагогов. Хозяин угощал всех домашней наливкой из черной смородины и печеньем.
— Я не такая мятежная душа, как ты, — сказал Ласн Паулю, — сижу тут безвылазно седьмой год и учу ребят.
— Вот я бы не смогла усидеть так долго на одном месте, — вмешалась девушка по фамилии Пюви, преподавательница пения, и с улыбкой посмотрела на Пауля, очевидно желая ему понравиться. Она была круглой, точно колобок, а глаза ее напоминали изюминки в булке. Она все время старалась находиться поближе к Паулю и слышать, что он говорит.
— Кто знает, долго ли нам еще придется жить такой жизнью, — бросил какой-то худощавый учитель. — Помните, что говорил на учительской конференции уездный начальник?
— Что же он говорил? — спросил Пауль.
— Да что! Стращал тех, кто получает от государства жалованье, а долга своего не выполняет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139