Наоборот, широким массам народа становилось все яснее, что режим террора долго продержаться не может. Некоторые с нетерпением ждали, чтобы Красная Армия поскорее положила этому конец.
Одним из таких был Раутам. В кафе он как-то подошел к Паулю и сказал, видимо желая подкупить его своей решительностью :
— Не понимаю — чего еще ждет Красная Армия, что до сих пор не очистит Тоомпеа?
Пауль ответил на это спокойно:
— Вы думаете, Красная Армия явилась для того, чтобы лишить нас возможности самим выполнить эту историческую задачу?
Власти отлично видели, что Красная Армия и не думает нарушать недавно заключенный пакт о взаимопомощи и строго ограничивается только созданием военных баз, но тем не менее они испытывали большое беспокойство и нервничали. Для всех становилось ясно, что они ведут двойную игру: посылают любезные улыбочки народу, а также правительству Советского Союза, и в то же время замышляют против них недоброе. Пропасть между словами и делами становилась все шире и глубже. Одной рукой щедро раздавали обещания, другой еще более щедро наносили удары. Под предлогом, что нельзя вмешиваться в деятельность Красной Армии, арестовывали всякого, кто осмеливался заговорить на улице с красноармейцем или указать ему дорогу. С теми, кто так или иначе выражал сочувствие Красной Армии или Советскому Союзу, обращались как с преступниками и высылали куда-либо подальше. Рабочим всячески мешали отмечать годовщину Октябрьской революции. А в то же время... в то же время правительство устроило в театре «Эстония» в честь годовщины большой банкет для избранного общества. На этом банкете министр иностранных дел с пеной у рта доказывал в своей речи, как велика и сердечна симпатия эстонского правительства к Советскому Союзу.
Эта двойственность и это лицемерие лишь усиливали шаткость и ненадежность положения правительства. В его решениях недоставало последовательности, и оно нередко предпринимало шаги, которые потом само же отменяло. Так обстояло дело и с получением разрешения на горьковский спектакль.
Однажды, когда Пауль пошел относить на почту извещения о предстоящей репетиции драмкружка, он встретился с Рут.
— Ты знаешь новость? — здороваясь, спросил Пауль. — Разрешение получено! Спектакль будет в субботу, а репетицию устроим завтра. Пришлось потрудиться, прежде чем удалось добиться этого! Они не уверены в себе, и этим нужно пользоваться... Пойдем со мной, бросим письма в ящик!
Он подхватил Рут под руку и почти насильно потащил с собой. Ему хотелось заразить Рут своим радостным настроением. Но той новость пришлась не по вкусу. Она надеялась, что спектакль вообще не состоится, так как ей не хотелось демонстрировать перед публикой свою сценическую беспомощность. Особенно неловко ей было перед отцом, который, несомненно, разочаруется в ее способностях и бог знает что подумает о Пауле...
— Ты, кажется, и не рада? — спросил Пауль.
Рут спрятала лицо в своем котиковом воротнике, из которого печально выглядывали одни глаза.
— Чего же мне радоваться? Я же знаю, что провалюсь!
Это было сказано тихо, с покорностью жертвы. Пауль, который уже успел забыть, что он на последней репетиции огорчил Рут и между ними пробежала черная кошка, почувствовал вдруг, что за последнее время был невнимателен к Рут. Ему стало больно глядеть на эти печальные глаза и сознавать, что Рут не разделяет его искренней радости.
— Это ты-то провалишься! — прошептал он с нежностью, сжав ее руку.
Сердце Рут растаяло, и на лице заиграла улыбка.
Они молча, прижавшись друг к другу, прошли некоторое расстояние. Бросив на Пауля отчасти робкий и в то же время лукавый взгляд, Рут вдруг сказала:
— Да, но если я все же сыграю плохо? Ты не рассердишься?
— Это еще тревожит тебя? Это сейчас не так важно. Увидишь, ты сыграешь очень хорошо! К чему все эти сомнения?
— Я и не сомневаюсь! - ответила Рут, стараясь убедить самое себя. — Все бы ничего, если бы зрителями были только чужие. Но если придут знакомые, то мне станет стыдно и я потеряю уверенность...
— Зачем тебе думать об этом! И какие это знакомые придут туда? Наших людей ты ведь не знаешь. Речь может идти только о тех, кого ты сама пригласила. Ты много продала билетов? Пийбер придет?
— А что? — с легкой усмешкой спросила Рут.
— Ничего, я так... Если такой, как Пийбер, будет сидеть в зале, у тебя действительно может пропасть уверенность в себе...
— Ты думаешь, я боюсь его?
— Боишься? О нет! Но его скептическое отношение может подействовать парализующе. И вообще этот скептицизм...
Ни с того, ни с сего Пауль опять со всей горячностью ополчился на эту распространенную среди интеллигенции болезнь. Никогда они не испытывают настоящего восторга, нет у них готовности пройти сквозь огонь и воду за идею! Ничто не свято для них, ничто не доходит до сердца! Нет! Но умничанья, пренебрежительных улыбок, иронии — этого хоть отбавляй! Они словно голые сучья в разгар лета, объединенные жучками-вредителями. Пусть Рут остерегается их. Потому что некоторые из этих жучков заползли и в ее душу. Вначале, да, вначале Рут выказала много смелости и горячности. Но теперь? Теперь она отступает, все более обнаруживая двойственность, нерешительность. Если хочешь шагать смело, надо заглядывать подальше вперед, не спускать глаз с отдаленной цели. Но если, проходя по узеньким мосткам, все время глядеть в поток и взвешивать каждый шаг, голова закружится и ты можешь упасть в воду.
— Может быть, ты и прав, — уступчиво сказала Рут.
— Может быть? Нет, скажи лучше — прав.
— Да, но.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139