— Ну и что же?
Линда сделала испуганное лицо.
— Тебе это все равно?
— Ах, оставь! Ты слишком плохого мнения о Рут.
— Тебе все же следовало бы серьезно поговорить с ней.
— Ладно, поговорю. А теперь оставь меня в покое.
Когда Линда вышла из комнаты, взгляд Роберта остановился на застекленной фотографии Рут. Она была снята тут трехлетней девочкой: пестрое платьице, светлые волосенки, детские наивные глаза, туфли без каблуков... Давно ли она была такой и сидела тут на полу кабинета, в руках книжка с картинками, рядом кукла? «Что это такое? А это что?» А потом: почему это, почему то? «Почему собака не умеет говорить? Почему автомобиль едет без лошади?» А падая и ушибаясь, она тотчас же бежала к отцу, протягивая к нему ручонку или коленку: «Подуй!» А у самой слезы из глаз - словно бусинки...
Отцовское сердце размякло, раздражение улеглось.
Профессор выкурил еще одну трубку и отправился к Рут в ее комнату.
Деловитым тоном, словно ничего не произошло, спросил он у дочери, нельзя ли получить у нее ту пьесу, которую они собираются ставить.
Рут ответила в таком же тоне, что пьесы у нее сейчас нет, но, если отец пожелает, она может достать. Дома у нее только переписанная роль.
— И когда вы думаете поставить ее?
— В Октябрьские праздники.
- Как? Как? — переспросил профессор, будто не расслышав ответа или не поняв его.
- В Октябрьские праздники, - повторила Рут.
- То есть?
- Седьмого ноября, в среду.
- И вы думаете, что в будний день люди придут смотреть спектакль?
- Кто придет, а кто и нет.
- А что это у вас, закрытый спектакль?
- Ты хочешь пойти?
- Если посторонние могут...
- Я достану тебе билет.
Когда профессор вышел из комнаты дочери, шаг его был легок и лицо радостно, словно он получил билет во внутренний мир дочери.
Линда встретила его в столовой с пиджаком в руках.
- Ну что, поговорил?
- Поговорил.
- Ну?
- Ничего. Все в порядке.
Линда недоверчиво поглядела на мужа, а потом показала на пиджак, сказав:
- Пробовала и так и сяк, и горячей водой и бензином, бог знает, чем ты его запачкал. Придется весь костюм отдавать в химическую чистку. Иного выхода нет.
- Да, иного нет... В химическую... Весь костюм... — механически повторил профессор.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Особняк Винналя стоял в саду, среди старых лип. Сад окружала высокая ограда, и потому с улицы можно было увидеть сквозь железные кованые ворота, на которых красовались позолоченные инициалы хозяина, лишь часть фасада. Большую часть нижнего этажа занимали просторная гостиная и длинный зал для приемов, устраиваемых весьма редко. Если не считать двух крошечных комнат возле кухни, предназначенных для экономки и горничной, и полутемного подвального этажа, где обитал дворник, всем этим большим зданием пользовались всего лишь два человека: внизу помещался старый Винналь, а наверху, в мансарде, — его сын.
Но даже в такой неприступной крепости, ограда которой была обвита колючей проволокой, а ставни обиты железом, старый Винналь не ощущал полной безопасности. Кто знает, кого он боялся больше, привидений или воров, но каждый
вечер он педантично обходил все комнаты, зажигая всюду полный свет и заглядывая за шторы и под диваны. Когда дома бывал его Фердинанд, старик чувствовал себя более уверенно, — этому сорви-голове сам черт был не брат! Но сын взял себе дурную привычку : возвращаясь по ночам с кутежей, он зачастую оставлял и ворота, и все двери настежь. Тогда отцу приходилось вылезать из постели и проверять, заперта ли хоть дверь из передней.
Сегодня у хозяина был большой день — ему исполнилось шестьдесят лет. С утра вокруг дома и в доме кипела работа. Садовые дорожки посыпали гравием, на фасад водрузили цифру 60, составленную из электрических лампочек. Из ре- сторона «Мидрилинд» пригласили повара и его помощников, на кухне и в столовой мелькали их белые колпаки.
Повара терли и взбивали, месили и раскатывали, варили и жарили. Возчик в кожаном фартуке втаскивал одну корзину пива за другой, взгромождая их друг на друга. Пять маленьких толстеньких поросят, лежавших на кухонном столе, ждали, когда их сунут в печку.
Хозяин принимал в гостиной поздравления. Беспрестанно звонили то по телефону, то с парадного, приносили телеграммы, впускали разные делегации с цветами почетными адресами и подарками.
Все эти знаки уважения радовали юбиляра. Он был растроган, и все же его мучила, как ноющая зубная боль, утихавшая лишь временами, неопределенная тоска, от которой в последние дни он никак не мог отделаться. С чего бы это ? Давало ли себя знать бремя лет? Или тоску навевали цветы, напоминавшие о похоронах жены, умершей десять лет назад? Винналь боялся не столько самой смерти, сколько умирания, постепенного превращения в ничтожество, отставания от других. А он отставал, в этом нельзя было не сознаться. Больно было видеть, как другие дельцы нагревали руки на войне, вспыхнувшей на Западе, - но только не он, только не он! Взять хоть текстильщиков. Ссылаясь на возросшие из-за войны расходы по производству, на риск, они с поощрения правительства бешено взвинтили цены на давным-давно закупленные ими товары и получили благодаря этому огромные прибыли. А предприятие Винналя стояло на мертвой точке. Он пытался успокоить себя тем, что во время войны никто не строит новых домов и не ремонтирует старых, что сбывать металлоизделия просто некому. Однако же нет, к его конкуренту Мутли, в магазин скобяных и хозяйственных товаров, расположенный на другой стороне улицы, народ так и валил. Винналь долго ломал себе голову, долго не мог понять, в чем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139