Усталость Пауля как рукой сняло, он с волнением ждал, что будет дальше. Среди старших товарищей, опытных и закаленных во многих Испытаниях, он казался себе мальчиком и все же чувствовал себя полноправным членом монолитного коллектива, который сплотила принципиальная и мужественная дружба, исполненная героизма.
— Дорогие товарищи, совещание нашего актива происходит в такой момент, когда борьба против фашизма в Эстонии вступила в решающую фазу...
Тон докладчика был деловым и спокойным. Руки его. лежали на спинке стула. Лампа, свисавшая с низкого потолка, освещала его худое лицо, и, когда он наклонялся, на его щеки падали тени от скул. За серьезным выражением порой угадывалась легкая улыбка, говорившая то ли о радости по поводу сегодняшнего совещания, то ли об уверенности в своем превосходстве над врагами, то ли о твердой надежде на близость великого переворота, успех которого не вызывал сомнений.
То, что докладчик сообщил о международном положении, в общих чертах было Паулю уже известно: он знал о стремлении англо-американских и французских империалистов превратить Прибалтику в плацдарм агрессии; об их попытках толкнуть Гитлера на войну с Советским Союзом, пресекшим эти махинации; о важных пактах,- заключенных в прошлом году; о создании «восточного фронта», поначалу призванного помешать гитлеровскому нападению; о поражении белофиннов и крушении надежд эстонской буржуазии; о военных сговорах последней с Латвией и Литвой, о ее новых упованиях на Гитлера, уже протянувшего свои кровавые лапы к Дании и Норвегии...
Все эти факты были более или менее известны, но докладчик ярко осветил их, связав в глубоко осмысленное целое, на фоне которого внутриполитическое положение Эстонии сделалось еще яснее.
Правящая клика полностью обанкротилась. Обнищание и оскудение угнетенных классов, кризис политики эксплуататоров — все это активизировало массы, усилило ненависть трудящихся к фашистскому правительству, укрепило единый народный фронт.
Пауль внимательно следил за каждой фразой, захваченный логическим развитием речи. И когда докладчик, заканчивая ее, сказал с подъемом, что непосредственной задачей эстонских трудящихся является свержение фашистского
строя и восстановление советской власти, Пауль не смог удержаться и с воодушевлением зааплодировал.
Лицо его раскраснелось, глаза горели. .Все в нем бурлило. Его сосед, товарищ Рааве, тоже вскочил и захлопал. Взгляды всех обратились к ним. Кое-кто усмехнулся: вот горячие головы, подходящая пара, хотя один лет на двенадцать старше другого!
Председатель постучал согнутым пальцем по столу. Пауль устыдился своей несдержанности и замер. Прошло некоторое время, прежде чем он снова вник в смысл речи.
Выступлениям в прениях не видно было конца. Мысль о том, что сбываются давнишние чаяния, что осуществляются идеи, за которые пришлось столько лет бороться, столько перестрадать, зажигала всех. Языки развязались даже у самых несловоохотливых.
Испытывал подъем и Таммемяги, обычно такой спокойный и уравновешенный; движения его и взгляд необычайно оживились отчего и лицо его, казалось, помолодело. А темпераментный Рааве просто не мог усидеть на месте. Он прерывал выступавших, беспрерывно просил слова. Выступая, он все время тянулся куда-то вперед, словно не полагаясь на выразительность своих жестов, так что к концу своей пространной речи он от окна добрался до середины комнаты. Слушать его было одно удовольствие; когда он, бывший батрак, добрался до земельного вопроса, его словно прорвало. Интонации стали бесконечно разнообразными; в голосе слышалось то хитрое лукавство, то едкая насмешка, то непримиримый гнев. Кончил он с искренним пафосом, заразившим всех.
С совещания Пауль вынес ясное понимание обстановки, конкретные решения и задачи, и более того — ощущение, будто его зарядили новой энергией. Несколько лет назад он как-то ранним весенним утром бродил по лесу. Деревья тянули к синему небу голые сучья, вокруг щебетали птицы, под ногами шуршала прошлогодняя осиновая листва, слежавшаяся под снегом. И вдруг под засохшей прелью он заметил бледно-зеленый стебелек. Он разгреб листья и обнаружил под ними целый отряд крошечных зеленых стрелок, дружно атаковавших покров, лишавший их света. Им овладел тогда невыразимый восторг: силы весны и юности несокрушимы. Нечто подобное он испытывал и сегодня, с упоением думая о неизбежном торжестве побегов будущего.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Пауль вернулся из Таллина на автобусе. Он решил сойти километра за два до места своей ссылки, чтобы оставить на ближнем хуторе пачку запрещенных газет, которые ему вручили и которые он предусмотрительно спрятал под сиденье.
Бессонные ночи вскоре дали себя знать. Первое время он, клюя носом, рассеянно глядел на ольховые рощицы за окном, на мокрые пастбища, на унылые поля, где порой торчали жерди для скирд, а потом его глаза слиплись.
Проснулся он оттого, что его кто-то тряс.
— Вы разве не собирались сойти тут? — спрашивали его.
Он открыл глаза и, не сразу сообразив, где находится,
вскочил и выглянул в окно. Да, разумеется, он приехал! Растолкав входящих пассажиров, он выскочил из автобуса и, подняв воротник, направился домой, стараясь никому не попадаться на глаза.
Он уже перешел мост, миновал почту и знакомые лавки, как вдруг остановился словно вкопанный. Газеты! Куда девались переданные ему газеты? Его обдало жаром, ноги ослабели.
Он тотчас обернулся и издали увидел, что автобус тронулся. Он поднял руку, но было уже поздно: машина скрылась за углом, оставив позади себя только синий дымок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139