— Едва я, вырвавшись из тюрьмы, приехал к матери в деревню, как со мной пожелал встретиться один из подобных молодых людей. Ладно, думаю, что тут возразишь. Разговаривает вежливо, старается произвести впечатление интеллигентного человека и сообщает что прислан затем, чтобы помочь мне, как недавно освобожденному политзаключенному. Весьма, дескать, возможно что я не сумею приспособиться к новым условиям и у меня могут встретиться трудности. «Ишь , думаю какая птица!» Ну что ж, изображаю из себя наивного дурачка и говорю что да, конечно, немало трудностей ожидает меня и я тронут, что мне хотят помочь. «Сами видите, одет я плохо, на мне одни старые отрепья, а на ногах коты, просто стыдно людям на глаза показаться». — «Нет, — отвечает тот, — вы меня не так поняли. Я пришел оказать вам не материальную, а моральную помощь. Вы, говорит, долго жили вдали от людей, стали им чужим, не сумеете ориентироваться». — «Что вы, отвечаю, я же не к диким зверям попал. Или, может, люди одичали за последние годы?» — «Нет, — отвечает он — за последние пятнадцать лет все развивалось к лучшему». — «Ну, говорю, я тоже не стоял на месте, ведь человек развивается даже там, где ему это запрещают». — «Как запрещают? — отвечает он. — Развиваться к лучшему разрешается всюду и везде». «Ошибаетесь, говорю, вы и представить себе не можете, с какими трудностями приходилось бороться мне и моим товарищам, чтобы развиваться к лучшему. Ведь читать в тюрьме Маркса, Ленина было просто геройством но мы это делали, и я могу сказать что стал теперь гораздо более сознательным коммунистом, чем до тюрьмы. Прежде я был порядочным профаном». Вижу, лицо у бедняги прямо-таки позеленело, он слова не может выговорить. Наконец он пробормотал, что, мол, не стоит смеяться над людьми и пугать их, лучше относиться к делу серьезнее. А я ему на это: дескать, что думаю, то и говорю. «Или, может на свободе нельзя говорить то, что думаешь?» Парень замолчал, нахмурился и в конце концов сказал, что советует мне быть поосторожнее, что свои мнения и взгляды лучше держать при себе. Не нужно, мол, ворошить все это, а то как бы худо не было. «Благодарю за совет, — отвечаю я, — но я не эгоист и всем, что у меня имеется, буду делиться с другими». Парень делает строгое лицо и предупреждает, чтобы я не пробовал заниматься подпольными. делами. Все равно, мол, мы все узнаем и тогда уж не пощадим. — «Да что вы, — издеваюсь я, — неужто же вы такие свирепые?» Мой тон не понравился парню, а мое упрямство и того меньше. Пространно, прямо как в газете, он принялся объяснять мне, что времена нынче изменились, что теперь ликвидированы всё межпартийные склоки, все межсословные трения. Эстонский народ, дескать, никогда еще не жил столь спокойно, не был так единодушен, как сейчас, а это единодушие — результат политики нынешнего правительства, результат его попечений, ибо наша власть стремится к социальной справедливости и своей твердой рукой поддерживает демократию, так что попытка нарушить это единодушие — напрасный труд... И так далее, все в таком же роде. Речь его текла, как вода из крана. Я дал ему кончить и сказал: «Песенка ваша недурна, мотив тоже знакомый, но не стоило трудиться... Впрочем, теперь я вижу, что впредь надо быть поосторожнее, а это тоже на пользу. Спасибо, что напомнили».
Пока мы этак беседовали, он все время поглядывал в тот угол комнаты, где валялся мой старый переплетный пресс. А я давно, еще в школьные годы, если ты не забыл, полюбил переплетать книги. Парню никогда не приходилось видеть такой штуки. Поднимает с полу, разглядывает со всех сторон, спрашивает, что за инструмент и что им делают. «А это, говорю, подпольная типография, на ней любой текст можно размножить...» Издевался я над ним, как только мог, и все же мне не удалось вывести его из себя. «Тиографию» он забирать не стал. Не пойму до конца —то ли эти господа стали более наивными, то ли, наоборот, более коварными?. Во всяком случае, ты видишь, что аппарат их как в деревне, так и в городе продолжает работать в прежнем духе.
Выслушав этот рассказ с предельным вниманием, Милиствер пришел к заключению, что у его старого друга еще яснее обозначились черты характера, свойственные ему в прошлом: упорство, твердость, чувство превосходства над врагами, мужество, — и его уважение к Таммемяги возросло еще больше.
— Не начинает ли тебе наконец действовать на нервы это вечное преследование? — спросил он.
— Похоже, что сам я им действую на нервы еще больше. Я ведь люблю водить их за нос. Вот сегодня шел к тебе и так петлял, что этот несчастный внизу просто из сил выбился, стараясь не отстать. Впрочем, можешь не беспокоиться: этот тип, по всей вероятности, потерял меня из виду.
Раздался звонок у двери, и на кухне залаяла собака. У Милиствера, который как раз наливал ликер, задрожала
рука. Кто это? С бутылкой в руке он, затаив дыхание, прислушался. Слава богу, Анна знает, как отвечать незнакомым посетителям, когда у хозяина гости... Он встал и пошел узнать, зачем к нему приходили. Вернувшись в комнату, он тотчас же подошел к окну и выглянул на улицу.
— Да, это, наверно, был он.,. Темно-серый плащ, шляпа. „ Больше его не видно. Сбился со следа, бедненький...
Милистверу стоило немалых усилий казаться спокойным. Но волновался он не столько от страха за себя и гостя, сколько по другой причине. Встретить вдруг идейного, мужественного борца, друга, много пережившего, неуклонно шедшего своим благородным, но опасным путем и твердо убежденного в том, что путь этот раньше или позже приведет к победе, — все это вызывало чуть не благоговейное уважение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139