Или Маурер надеется поднять таким способом тираж своих газет?
— Нет, по-моему, — ответил, подумав, Кянд, — корни прячутся гораздо глубже... А что касается вас, то вам бояться нечего. В «Зверинец» вы не попадете.
— Вы думаете?
В вопросе Пийбера одновременно послышались и радость и обида.
— Конечно. Вы не так опасны. Напротив, со своим примиренчеством вы кажетесь им вполне приемлемым.
— Вовсе я не такой уж примиренец, — запротестовал Пийбер. — Вы не можете утверждать, что я мирюсь с существующим строем. Я ли не выступал в печати против засилия цензуры? Я ли не требовал свобод?
— Чего еще требовать? Как видите, существует даже свобода клеветы! — с горечью воскликнул Кянд и, швырнув газету на стол, поднялся, чтоб уйти. Он взял свою широкополую шляпу и зонтик. Надо же, чтоб и они были при нем!
Он поспешно покинул кафе и, купив злополучный номер газеты, пошел домой, чтоб основательно изучить пасквиль.
Чем тщательней он: его перечитывал, тем больше убеждался в том, что преподнесенная ему порция яда была не так уже ничтожна. Чувство неловкости все больше овладевало им, и он потерял покой.
Пойди докажи людям, что ты не мошенник. Они всегда верят, когда о других говорят плохое. Они просто жаждут этого, ибо чем больше слышат о других плохого, тем лучше, выше кажутся они самим себе. Злорадство слаще радости. А похвала другому вонзается в сердце, словно тупой нож.
«Нет, этого дела нельзя так оставить! Надо что-то предпринять! Но что? Что? Подать на редактора в суд и добиться, чтоб его наказали? Но к услугам противной стороны всегда имеются лучшие адвокаты, она может подкупить судей и без особого труда доказать, что у Петуха на пеньке нет ничего общего с профессором Кяндом. И в результате окажешься в еще более смешном положении... А газета, описывая ход процесса, еще громче раструбит клевету.
Если бы Кянд оставался скромным ученым, не интересующимся политикой, его бы никто не тронул, но после того, как он осмелился выглянуть из-за своей двери, он увидел непреодолимые противоречия и борьбу между двумя лагерями, и начал добираться до скрытых корней этой борьбы, ему тут же нанесли удар в лицо, чтоб он поскорее убрался в свою раковину. Но пусть над ним хихикают сколько угодно, к честному грязь не пристанет!
И, пытаясь обрести спокойствие, он решил не реагировать на атаку, как бы показывая этим, что клевета не попала в цель. Но это успокоило его ненадолго, и внутренний голос сказал ему: «Не прячь голову в песок, словно страус, взгляни правде в лицо!»
Кянд вновь ощутил непосильную тяжесть. Он потерял покой и сон. Он не мог даже читать. Он стал мрачным и раздражался из-за каждого пустяка.
— Долго ты будешь мучиться? — спросила его
жена. — Сделай что-нибудь. Господи, неужто на свете правды нет? Долго еще будут преследовать и порочить честных людей? Разве ты один такой... Возьми того же Пауля... Смотри, как Рут из-за него изводится. То всегда была такая веселая, радостная, а теперь словно тень стала. Съездил бы ты в Таллин, сходил к премьер-министру — вы же знакомы — и рассказал все, — он должен понять, где правда, а где несправедливость.
Когда за столом вновь зашел разговор об этом, Рут безнадежно махнула рукой.
— Не стоит унижаться и просить, — сказала она. — Оттуда нечего ждать хорошего.
— От нас не убудет, — возразила мать, — если отец съездит в Таллин и вымолвит словечко за себя и за Пауля. Попытка не пытка, спрос не беда-
Профессор колебался, ехать ему или нет. Будь ему премьер-министр совсем незнаком, он бы не пошел к нему, но они вместе двадцать лет обучали молодежь и встречались чуть ли не каждый день. С ним можно поговорить по-дружески, без всякой официальности, должен ведь он понять, что такое несправедливость, должен понять, что даже в педагогическом смысле подобная клеветническая кампания крайне вредна и может в конце концов привести к одичанию нравов. И если не в его силах сделать бывшее небывшим, то все же в его власти пресечь дальнейшее. Может быть, он даже найдет способ как-то исправить сделанное зло.
И Кянд поехал в Таллин.
Предъявив страже дворца на Тоомпеа свое удостоверение личности, Кянд быстро поднялся по лестнице. Наверху его направили в большую приемную, пол которой был застлан ковром. Тут ему сказали, что премьер-министр сегодня не принимает. Как так? Ведь профессор приехал в столицу, чтоб встретиться с премьером именно сегодня, так как в другой день это для него невозможно. Он знаком с премьером лично, он с ним даже на «ты».
— Приходите завтра!
Но Кянд и не думал отступать. Он потребовал, чтоб его приняли сегодня, обязательно сегодня, настолько срочное и важное у него дело. Пусть молодой человек снесет министру его карточку, и тогда видно будет, примут его или нет. Кянд настаивал так категорически, что молодой человек уступил.
— Хорошо Я не смею беспокоить господина премьера- министра, но если он сам меня вызовет, то я сообщу о вас.
Ишь ты, каким стал важным его коллега! Ну, да ладно, можно и подождать.
Кянд сел за круглый полированный стол. Старые большие часы с циферблатом стального цвета и с медными узорчатыми стрелками чинно глядели со стены на беспокойного гостя, размеренно и неторопливо отстукивая время. В приемной было очень тепло, и Кянд чувствовал, как у него горят щеки. Он взял со стола газету, но читать не смог, так как мысли его разбегались.
Но наконец все же раздался звонок, и секретарь, схватив со стола визитную карточку, скрылся за большими двустворчатыми дверями кабинета.
Минут через десять туда пригласили профессора.
Перед ним стоял коренастый человек с широким желтым лицом, который вежливо улыбался, стараясь проявить радушие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139