— Вы... вы... мальчишка... Как вы смеете? Вон! Вон! Чтобы духу вашего здесь не было!
— Я как раз и собирался покинуть этот дом, — спокойно ответил Пауль и шагнул к двери.
Главному редактору нравились люди, которые не сгибались в дугу под градом его ругательств. Как гордо, выпрямившись, зашагал к двери этот молодой человек! Что, что он сказал? Он как раз и собирался покинуть этот дом? Нет, он не мог, не должен был делать этого!
И Юриссон помчался догонять Риухкранда, который уже успел надеть пальто и собирался спуститься с лестницы.
— Минутку, минутку! Вернитесь, прошу вас!
Голос главного редактора словно подернуло маслом.
Вернувшись в кабинет, он предложил Паулю стул возле
круглого столика и сам уселся там же.
— Давеча вы сказали, что эта ошибка произошла нечаянно. Если так, то это смягчает вашу вину. Ладно, можете оставаться на работе.
В сознании своего величия главный редактор мог себе позволить проявить великодушие, даже самопожертвование!
Но Пауль остался при своем решении.
— Вы нашли себе новое место?
— Нет!
— Но, молодой человек, что вы, собственно, думаете? Этак ведь можно и на улице остаться! — пожурил Пауля главный редактор, как будто судьба молодого человека его серьезно беспокоила.
— Это мое дело. У вас на работе я, во всяком случае, не останусь.
Чтобы не его слово осталось последним, этого Юриссон не мог стерпеть. Лицо его снова побагровело, глаза грозно сверкнули, новый взрыв готов был разразиться. Но, отвесив поклон, Пауль уже исчез за дверью.
А главный редактор встал посреди кабинета,. засунув пальцы в жилетные карманы, уставившись в пол. Потом он приказал позвать к себе наборщика, набиравшего передовую, а также второго корректора. Излив и на них свою ярость, он затем вихрем пронесся но комнатам редакции, всюду ссорился, бранился, придираясь к каждому пустяку.. Наконец он взял извозчика и поехал домой. Обложив голову компрессами, он лежал жалкий и беспомощный, предоставляя домашним ухаживать за собой, как за грудным младенцем.
К тому времени, как Пауль отправился домой, город утонул в густом тумане. В сырой мгле еле мерцали газовые фонари и расплывались фигуры прохожих. Но Пауль не замечал ни тумана, от которого отсыревала одежда, ни выбоин на тротуаре, из-за которых можно было споткнуться, ни липкой, засасывающей грязи. Он словно избавился от тяжелой ноши, и шаг его был легок. Тихонько насвистывая, он приближался к дому.
Уже несколько лет он жил вместе с матерью и сестрой на окраине, в подвальном этаже. Члены маленькой семьи виделись не часто, так как все работали: мать служила гардеробщицей в театре, откуда возвращалась поздно ночью, Хилья работала счетоводом и машинисткой в фабричной конторе, а Пауль, переменивший несколько мест, был сначала учителем, потом агентом страхового общества и наконец газетным корректором.
Входя в квартиру, Пауль услышал голос дядиной жены Минны, доносившийся из задней комнаты. Опять она явилась сюда молоть вздор и раздражать мать.
Семья как раз ужинала. Стол был придвинут к постели больной матери. Хилья, восемнадцатилетняя, не по годам взрослая девушка, на чьих плечах лежало домашнее хозяйство, сказала брату с упреком:
— Вот так чудо, раз в жизни явился домой вовремя!
В сущности Хилья очень любила брата, но к сестринской
любви всегда примешивалось недовольство, оттого что Пауля редко удавалось видеть, —.дом был для него все равно, что ветка для птицы. К тому же мать любила и баловала Пауля гораздо больше, чем Хилью. Она всегда ожидала прихода сына терпеливо, никогда его ни за что не упрекала, и едва он появлялся, как в ее глазах зажигался радостный блеск. У парня свои дела и занятия, он лучше знает, когда ему приходить и уходить.
Пауль присел на край кровати и погладил руку матери, которая, взглянула на него со страдальческой улыбкой человека, много перенесшего и внутренне поднявшегося над житейской суетой.
— Теперь, мама, — сказал Пауль, — и я смогу дольше оставаться с тобой. Я свободен, как птица. Взял расчет.
Хилье совсем не понравилось сообщение брата об уходе из редакции. Когда еще он снова найдет работу? Теперь ему, верно, придется кочевать из края в край, а они тут с матерью останутся вдвоем...
Но она не сказала ни слова. Зато Минна принялась бранить Пауля: что у него на уме, если он ни с того ни с сего бросает место? Словно этих мест такая пропасть. Бедной Хилье придется теперь одной содержать семью, да еще в такое время, когда все, что ни день, дорожает. А вдруг и она потеряет место? Все возможно, ведь ходят же слухи о закрытии фабрики Винналя. Подумал ли об этом брат?
— Что ты о нас беспокоишься! — сказал Пауль. — Подумай лучше о себе!
— Не умрем же мы с голоду, — поддержала его мать.
— А у тебя, Минна, немало запасено всяких ковриков да чашечек, — поддразнил Пауль тетку. — Коли уж слишком туго придется, мы к тебе обратимся.
— Как легко ты относишься ко всему! - заметила Минна.
— Взгляните на полевые цветочки, как они растут, они не прядут и не ткут, — ответил на это Пауль.
— Не издевайся над словом божьим! — крикнула оскорбленная в своих чувствах Минна.
.Мать снова поддержала Пауля:
— Не навек же продлятся трудные времена. К чехму всегда тревожиться да плакаться?
— Хорошо тебе говорить, — сказала Минна, — ты уже одной ногой в могиле стоишь. А людям помоложе, — она и себя причисляла к ним, — предстоят еще долгие дни жизни. И я хотела бы знать, что ты запоешь, когда настанет эта минута и не найдется ни сента, чтобы купить тебе гроб.
У Хильи слезы навернулись на глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139