—- О, гость издалека! Как давно мы уже не виделись! Как быстро летит время! Прошу, прошу, садись!
Он провел своего гостя подальше в глубь кабинета, где стояли стол, диван и черные стулья с высокими спинками.
На столе появилась коричневая кожаная коробка с папиросами, но Кянду курить не хотелось.
— А я ни на один день не могу бросить курить. Особенно теперь. Пытаюсь вот только перейти на более легкий сорт. Когда-то я, как и ты, был большим охотником до трубки, у меня от нее даже зуб стерся.
И премьер, показав пальцем на свой пожелтевший от никотина клык, сел на диван, обеими руками поднял ногу на ногу, принял дружелюбный вид и сквозь очки уставился на Кянда.
— Ну, что у тебя там слышно?
Без длинных предисловий Кянд сразу рассказал о своей беде. Лицо премьера стало хмурым.
— Если ты считаешь, что тебя оклеветали, — сказал он, — то есть если ты считаешь, что в этой писанине наличествуют элементы преступления, так подавай в суд. Другого совета я тебе дать не сумею.
— Об этом я тоже думал, — ответил Кянд. — Но даст ли это какие-нибудь результаты? Статья состряпана осторожно, юридически к ней навряд ли придерешься.
— Ну, тогда все в порядке!
— Не нахожу. Предположим, что и тебя так же оклеветали бы. Ты бы с этим примирился?
— Меня? Ты- забываешь, что я не частное лицо, а представитель власти. Задевая меня, задевают государство.
— Я тоже не совсем частное лицо. Я тоже выполняю задачи, возложенные на меня общественностью, и мне думается, что клевета на меня вряд ли принесет пользу моей воспитательной работе...
— Но вот в чем дело: по нашим законам человека нельзя привлечь за клевету, если у него есть достаточное основание
предполагать, что написанное им служит, интересам государства или общества и что это может оказаться правдой.
— Значит, можно выступать с клеветой, если она служит интересам государства! — раздраженно воскликнул Кянд.
— Не совсем так, но, быть может, у газеты были какие- либо данные, позволяющие предполагать... Как мне известно, ты в последнее время вступил на путь, не совсем соответствующий интересам государства, — сказал министр, улыбаясь и обеими руками поправляя ногу, чтобы она не соскользнула с другой ноги. — Мне говорили, что ты стал больше заниматься политикой, чем наукой...
— Как и ты! — отпарировал Кянд.
— Как я? Всю мою жизнь я преподавал право и законность. И моя теперешняя государственная деятельность не что иное, как практическое применение этой науки. А ты...
— Мне все же кажется, что ты плохо применяешь эту законность в своей государственной работе.
— Как так?
— Хочешь, чтобы я привел примеры?
— Будь добр!
— Я знаком с одним талантливым, честным, смелым молодым человеком с живым, восприимчивым умом. Некоторое время тому назад наши власти выслали его из родного города...
— Для этого, по-видимому, имелись достаточные основания, — усмехнулся премьер-министр. — Ни с того ни с сего никого не вышлют.
— Я знаю эти основания. По-моему, они недостаточны. Но этого мало. Его вдруг обвиняют в страшном преступлении, в убийстве человека, хотя все знают, что это обвинение ложно от начала до конца. И его под предлогом следствия уже второй месяц держат взаперти. Где же тут законность?
— Не вижу тут ничего особенного. Ты забываешь, что каждое судебное действие, в том числе и установление невиновности человека, требует времени. У нас правовое государство. Оно опирается на неукоснительную законность. А тебе, очевидно, хочется, чтоб я нарушил нормальный ход судопроизводства? Так ведь? Или я тебя неправильно понял?
— Нормальный ход? Хотелось бы, чтоб ты прежде всего присмотрелся, нормальна ли намеренная проволочка. Это вопиющая несправедливость, а не законность. И это ясно каждому.
— Как вижу, ты хочешь, чтоб я вмешался в работу суда. Нет, господин Кянд. Тебе бы следовало знать, что я всегда боролся за независимость суда. Неукоснительная законность всегда была моим принципом. На чем же еще может держаться общество, если не на этом принципе? Или ты хочешь,
чтоб у нас воцарились своеволие и анархия? Вспомни, что прошло уже четыре года с тех пор, как право прокурора расследовать преступления по своему усмотрению, с точки зрения «целесообразности, уступило место принципу законности. И не кто иной, как я, именно я, рьяно защищал это положение, а тут вдруг приходишь ты и требуешь, чтоб я же первым отступился от своего непоколебимого принципа и допустил какие-то исключения!
.Поток красноречия прорвал плотину, и началась целая лекция о всевозможных юридических премудростях. Кянду не доставляло никакого удовольствия следить за ходом мысли этого безнадежного схоласта. Он терпеливо дождался конца тирады и сказал.
— Я и не требую вмешательства. Перед тобой на столе стоит телефон. Ты только узнай, долго ли еще собираются вести следствие и держать под замком невинного человека. Большего я и не требую.
Премьер-министр пренебрежительно усмехнулся над наивностью Кянда, словно имел дело со студентом, который на экзамене проявляет невежество.
— Неужели ты не понимаешь, как истолковали бы мой звонок следственные органы? Разумеется, не только как вмешательство, но и как давление со стороны высшей государственной власти! Какую тень это бросило бы на меня, как на ее представителя!
«Тупица он или трус»? — спросил себя Кянд, глядя на премьер-министра, чья усмешка выражала злорадство, сожаление к невежеству посетителя, желание поскорее от него отделаться и тупое самодовольство, Не было никакого смысла продолжать беседу.
— Но перейдем к делу, — несколько мягче сказал премьер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139