Мысли Потермана витали в высоких сферах. Он заявил, что человек, которому предстоит возглавить государство, должен быть ловким и осмотрительным, должен быть мудрым, как змий, терпеливым, как верблюд, и хитрым, как лиса.
— Так ведь ты-то и обладаешь всеми этими качествами ! — воскликнул Эрмсон. — Тебе бы и забрать вожжи в свои руки!
— Что я... — скромно кашлянул Потерман. — Найдутся более способные... Но если вы думаете, Что от меня будет польза, то, так и быть, поеду.
Он позвонил кельнеру.
— Еще бутылочку коньяку «три звездочки».
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Выйдя из типографии с только что отпечатанной газетой, еще пахнувшей типографской краской, Риухкранд сразу же отправился искать Таммемяги, чтобы сообщить ему новости. Пауля переполняла радость, его сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди. Как ждал он дня, когда что-то произойдет, когда в этот мир, задыхавшийся от духоты, ворвется струя свежего воздуха! И вот внезапно разразилась первая весенняя гроза! Наконец-то!
Он нашел Таммемяги в кафе «Полярная звезда».
Тот сидел у окна за круглым столиком, на котором дымилась чашка кофе, и читал прикрепленную к палке газету. Утопающее в облаках дыма кафе было переполнено и шумело точно улей. Откуда-то дошли слухи, будто ожидается что-то необычайное, важное, и когда кто-либо входил в дверь кофейни, все лица поворачивались к нему. Ждали газетчика, но газета запаздывала, и напряжение росло.
Многие проследили глазами за Риухкрандом, чтобы заметить, где он сядет, и подойти к нему, — ведь он, как газетный корректор, должен знать последние новости.
Кафе было местом встречи писателей, людей искусства, ученых, журналистов, врачей, адвокатов — словом, клубом
Имеется в виду президент.
интеллигенции, которая приходила сюда либо за новостями, либо почитать газету и поиграть в шахматы, либо просто посидеть в компании и поспорить на самые разные темы, будь то новейшие принципы рифмовки или разгром Польши, повышение цен или законы развития общества.
То ли из особого почтения, то ли из страха, но никто не решался подойти к столику Таммемяги, за который сел Риухкранд.
— Попадут ли новости в сегодняшнюю газету? — спросил Таммемяги.
— Значит, вы уже их знаете?
— Да, от вашего шефа.
— От Юриссона?
— От него самого.
И Таммемяги рассказал, что когда он находился в Рабочем доме у председателя объединения местных профсоюзов Кыйва, туда вдруг ворвался Юриссон. Пыхтя и отдуваясь, он сообщил, какое требование предъявлено Советским Союзом правительству. Теперь, говорил он, настало время забыть все разногласия. Сам он, дескать, сейчас же отправляется в Таллин на прием к президенту по вопросу о составе нового кабинета. Все прежние политические группы должны теперь договориться и выступить против общего врага единым фронтом. «О каком враге вы говорите?» — спросил Кыйв. «О восточном», — ответил Юриссон. «Вы, вероятно, ошиблись номером и зашли не в тот дом, господин Юриссон, на Востоке у нас только друзья», — ответил Кыйв и положил конец беседе.
Люди за соседними столиками приумолкли. Они старались не пропустить ни слова из разговора Таммемяги с Риух-крандом. Но те разговаривали слишком тихо.
Возле задней стены, под большим панно, на котором художник, видимо, пытался изобразить маскарад во всей его пестроте и яркости, посасывая трубку, сидел доцент Раутам. Бледность его лица с острыми чертами и блеск темных волос еще больше оттеняла темно-зеленая рубашка со светлым галстуком и белым платком в кармашке. Раутам был известен своим острым языком, но резкость его речи как-то скрадывалась мягким, картавым произношением буквы «р», придававшим что-то ребяческое дерзкой игре его слов. Когда он бывал в ударе, парадоксы и остроты так и сыпались из него. Когда вспыхивал спор, он всегда старался подлить масла в огонь, чтобы пламя поднялось выше. Он ругал многих, но только не за глаза, и потому его дерзости выслушивались подчас охотнее, чем любезности иного сплетника. Но его сторонились люди, много о себе мнившие и боявшиеся показаться смешными. Филолог Пийбер не относился к их числу. Он вошел
и поглядел сквозь запотевшие очки, нет ли где свободного места. Остановившись в конце прохода, где сидел Раутам, он снял очки и принялся протирать их платком.
— Чего ты их трешь, присаживайся! — пригласил Раутам.
— Ах, это ты! — ответил Пийбер и надел очки.
Усевшись за стол, он начал изучать прейскурант, лежавший на столе под стеклом. Такой вот, склоненный над столом, вытянувший заросшую шею и сложивший вялые губы трубочкой, он походил чем-то на жаждущего, который нагнулся над ручьем.
— Чего ты там не видал? — спросил Раутам, облокачиваясь на стол и сжимая в ладони чашечку трубки. — Ты ведь каждый божий день читаешь эту литературу.
— Читаю, — ответил Пийбер, поднимая свою рыжеватую голову, — и каждый день нахожу тут все те же ошибки. Хотят, чтоб их кафе считалось культурным, но от этих орфографических ошибок просто в дрожь бросает. Сколько раз уже я просил их исправить!
— Значит, твои слова не имеют веса?
— Да, выходит, что одного голоса тут мало. Надо бы составить совместное заявление.... Что-нибудь вроде ультиматума : если, мол, через два дня ошибки не будут исправлены, то все мы перекочуем в другое кафе. Следует продемонстрировать силу коллектива.
Все это он произнес, как обычно, монотонным, бесцветным голосом, как-то бесстрастно и неразборчиво. Чтобы разобрать каждое его слово, приходилось напрягать слух.
— У тебя во всем размах, — насмешливо сказал Раутам. — Ты даже по мухам палишь из пушек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139