..
— Но?
— Не преувеличиваешь ли ты все-таки? Наш интеллигент вовсе не только скептик... Существуют и другого рода интеллигенты... И даже -от этих скептиков услышишь иной раз совсем другое...
— Что другое?
— Хотя бы протест... против несправедливости... против существующего строя...
Рут сказала это как-то беспомощно, неуверенно, и Пауль тотчас же ухватился за ее слова.
— Эта чайная ложка протеста ? Его подсыпают в кушанье лишь для остроты, для приправы!
Они уже несколько раз прошлись мимо почтовой конторы. Пауль продолжал горячиться, словно борясь с невидимым врагом. Рут порой казалось, что Пауль и ее хочет оттолкнуть к этим врагам. Она не знала, как защитить себя, и становилась все молчаливее.
— Почему я так резко говорю обо всем этом? — спросил Пауль, видя, что Рут все время отмалчивается. — Я хочу, чтобы ты перестала наконец колебаться. Речь идет не только о твоем участии в спектакле. Не так уж важно, удастся тебе роль или нет... Помнишь, я как-то покритиковал тебя при всех — и ты обиделась. Да, чем больше человек любит самого себя, тем легче он обижается. Но беда не в этом! Не это важно. Гораздо печальнее то, что ты начала сомневаться не только в своих способностях, но и во всех наших начинаниях. Ты, наверно, жалеешь даже о том, что завела знакомство с такими, как мы?.. А почему бы тебе в самом деле не зажить
по-прежнему, спокойно, ни во что не вмешиваясь? Ну, ты отучишься, кончишь университет, выйдешь замуж, заведешь семью. Плохо ли? А теперь — кто знает, что с тобой может стрястись, еще дискредитируешь себя, попадешь в какую-нибудь историю, бросишь тень на своего отца...
К горлу Рут подступили слезы. Только что Пауль нежно и многозначительно пожал ей руку... А теперь?
«Нет, он больше не любит меня, не любит!» — повторяла она про себя, расставшись с Паулем. Она бесцельно бродила по мокрым улицам, подолгу стояла перед витринами, хотя ничего в них не видела. Не замечала она и проходивших знакомых, которые с ней здоровались. «Что происходит в моей душе, это его не касается. Все остальное для него важнее... Он радовался завтрашней репетиции, а не встрече со мной, не встрече со мной...»
Она заметила вдруг легкие снежинки, падавшие на пальто, щекотавшие лицо. И, видимо, что-то решив, Рут вскинула голову.
«Нет! Он должен убедиться, что я вовсе не соломинка, которую носит ветер! Самолюбие — сказал он? Пускай! Ну, так самолюбия у меня достанет не только на то, чтоб обидеться, но и на то, чтобы проявить самостоятельность!»"
На следующей репетиции Рут на деле доказала, что может сыграть свою роль лучше, чем ожидал Пауль. Но похвалу его она выслушала совершенно равнодушно, а по окончании репетиции незаметно исчезла. «Пусть почувствует, что и я что-то значу!»
В день спектакля Пауль был в дурном настроении, все мешало ему, все шло не так. Уже дома у него произошла размолвка с сестрой, а когда он пошел к Рут, то не застал ее. Сцену в Рабочем доме еще не приготовили, недоставало реквизита, на месте не было никого, кроме гримера. В черной бархатной куртке, в черном галстуке, повязанном пышным бантом, тот глубокомысленно стоял перед своим открытым чемоданом, упершись одной рукой в бок, другой держась за подбородок. Он был когда-то актером, за долгие годы у него скопилось немало париков и бород, и он отдавал их напрокат то для маскарадов, то для любительских спектаклей.
— Ну как? Все в порядке? — мимоходом спросил Пауль.
— В порядке. Я все продумал. Вот, взгляните...
И этот великий ревнитель искусства с увлечением принялся раскладывать перед Паулем эспаньолки, окладистые бороды, бакенбарды.
— А вот это для вас.
И прежде чем Пауль успел вымолвить слово, гример прилепил ему к лицу русую бородку.
— Просто замечательно! Поглядите в зеркало!
Пауль содрал бороду.
— Что за Синцов с бородой!
— Как можно без бороды? Борода придает характерность. В ней вся квинтэссенция! Разве мне мало приходилось видеть Синцовых? Уже с пятого года. Вас тогда и на свете не было. Нет, у революционера непременно должны быть усы и борода, как же иначе!
Когда Пауль отошел, гример забормотал в унынии:
— Все хотят играть стриженых и бритых. Но что же мне тогда остается? Под конец жизни сделаться парикмахером? Просто трагикомедия!
Рут вела себя замкнуто и независимо. Чем более нервничал и хлопотал Пауль, чем больше сердился на непорядки, тем спокойнее становилась Рут. Ее начала смешить охватившая всех участников лихорадка сцены, эта бестолковая беготня и толкотня гримированных, с приклеенными бородами людей.
Глядя в зрительный зал через дырочку в занавесе, Рут увидела своего отца, неподвижно, словно восковая фигура, сидевшего на стуле, уставившись в одну точку. Поодаль возле стены стоял Раутам. Он приглаживал ладонью свои и без того гладко зачесанные волосы. На нем был с иголочки новый черный костюм, с белым платком в кармашке, как будто здесь собралось бог весть какое избранное общество. На своем обычном месте сидел Круглый Сыр. Сегодня он был трезв. Подкручивая кончики длинных усов, он внимательно разглядывал прибывавших людей. В дверь зрительного зала вошел доктор Милиствер с девушкой, у которой были черные глаза и волосы и ярко-красные губы. Это, наверно, та, что пыталась отравиться и о которой Рут кое-что слышала. Не подведет ли старого холостяка эта девица легкого поведения ? Или в их отношениях есть что-либо более серьезное?
— Начнем! — послышался голос Пауля. — Давайте звонок!
В эту минуту Пауля вдруг позвали в комнату правления.
— Некогда, — нетерпеливо отмахнулся он. — Сейчас начнется спектакль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139