Явное смущение парня позабавило Хилью. Она подошла к зеркалу, чтобы поправить волосы и взглянуть, появляются ли у нее ямочки на щеках, когда она смеется.
«Я же теперь свободна, совершенно свободна! — подумала она однажды, стоя посреди комнаты и потягиваясь. — Мне не приходится ни у кого спрашиваться, никому давать отчет, меня ничто и никто не стесняет, я могу делать, что хочу — ходить в кино, гулять, петь, смеяться...»
Но эта иллюзия свободы оказалась весьма мимолетной, потому что вскоре к Хилье явился старый, сухопарый хозяин со скрюченными пальцами, и его сторожкие глаза сразу забегали по комнате.
— Сейчас я еще не могу уплатить за квартиру, но на будущей неделе непременно заплачу, — предупредила его Хилья.
— Я не за этим... — ответил старик. — Верхние жильцы жалуются, что с полу у них дует. Раньше этого не было, а теперь дует. Зашел взглянуть, в порядке ли у вас печи.
Печи были холодные, легкое тепло исходило только от плиты и дымохода.
— Ну да, я так и знал! — рассердился он. — О чем это вы думаете? В такой мороз нужно топить два раза в день, а вы... Так не годится. Тем более в подвальной квартире.
Он выдохнул воздух, и сразу показался пар.
— Вот видите? А в углах осел иней. Что станется этак с домом? Снизу все заплесневеет, и скоро весь дом пропадет. Нет, так не годится. Квартира должна быть теплой. А квартирная плата? Не забудьте, на следующей неделе с вас следует уже за два месяца.
Когда Хилья рассказала об этом тетке, та сказала:
— Я уже давно думала: чего ты торчишь одна в этом подвале? Теперь, когда Михкеля нет и он бог знает когда
вернется, ты же можешь перебраться ко мне. На двоих квартира обойдется дешевле, да и веселее вдвоем.
И Хилья переселилась к тетке.
В новой обстановке ее реже мучили печальные мысли, к тому же Минна на первых порах была сама любезность и помогала Хилье во всем. Особенно живой интерес проявила она к вещам Хильи. Она разглядывала и ощупывала каждое платье, каждую кофту и юбку и давала совет, как переделать то или другое, чтобы было помоднее. Ей не давал покоя и старый, покрытый узорами сундук.
— Ах, вот они где! — обрадовалась она, когда Хилья как-то открыла сундук и Минна увидела там скатерти и полотенца из тонкого голландского полотна. — Какое полотно, ты только погляди! Теперь такой тонкой работы нигде не увидишь!
Вскоре она завела разговор об этих скатертях и сказала, будто мать Хильи несколько раз подтверждала перед смертью, что эти скатерти она оставляет ей, Минне, за ее заботы и уход.
Ну, раз мать обещала, то Хилье возражать не приходится. Пусть берет себе скатерти.
Указывая на некоторые старинные украшения, Минна
сказала:
— Что ты их бережешь, давай лучше продадим. Этих денег тебе как раз хватит, чтобы внести квартирную плату за два-три месяца.
Хилья и на это согласилась. Но когда Минна начала приставать к ней с тем, чтобы продать и сундук, — что мол, хранить это старое, вышедшее из обихода барахло, — Хилья решительно воспротивилась:
— Нет, этого я не сделаю. Ты меня, в конце концов, совсем обобрать хочешь!
Отсюда и началось. Как осеннее солнце скрывается за тучей, так исчезла прежняя любезность, и с этих пор Хилье приходилось видеть лишь недовольное лицо Минны и выслушивать ее воркотню. Было ли грязно на лестнице, пригорела ли каша или разбилась тарелка, всегда виноватой оказывалась Хилья.
— Терпеть не могу нерях! — брюзжала Минна. — Посмотри, как выглядит твоя комната. Точно свиной хлев. Чулки уже который день болтаются в кухне на веревке. Как будто их у тебя так много и ты их показываешь каждому, кто пройдет через кухню. И где мои нитки с иголками? Вчера ты пришивала пуговицу к блузке... А теперь даже ножницы пропали...
Хилья не привыкла к такому брюзжанию. Мать делала ей иногда замечания, но всегда дружелюбно, доброжелательно. А Минна укоряла и бранила ее беспрерывно. Особенно нравилось ей унижать Хилью при гостях. Вначале она ругала ее с оглядкой, но, видя, что Хилья не дает отпора, становилась все более наглой и винила ее во всех возможных грехах и проступках. Наконец настал момент, когда мера терпения переполнилась. Это было, когда Минна ворвалась в комнату к Хилье со словами:
— Куда ты дела мою серебряную ложку? В дюжине не хватает одной ложки. Я все обыскала. Нигде не нашла. Она может быть только у тебя...
— Поди ты к черту со всеми своими ложками! Вечно я во всем виновата! А теперь еще и воровка! Потому ты, видно, и позвала меня жить сюда, что без дяди тебе пилить некого!
Это неожиданное сопротивление со стороны кроткой обычно девушки поразило Минну, словно гром с ясного неба. Минна опешила и пошла на попятный:
— Да разве я что дурное сказала?.. Зачем же дерзить-то? ' Я только хотела узнать, не видела ли ты случайно...
После полученного отпора Минна немного притихла и уже не отваживалась так часто ворчать на Хилыо. Но зато она взялась за другое. За наружность девушки и за ее манеры. Она вдруг открыла, что будто волосы у Хильи сухие и растрепанные, глаза маленькие и бесцветные, каблуки стоптанные, что она не умеет держаться за столом. И при всем этом она еще тратит последние гроши на кино и конфеты!
Когда настроение у Хильи чуточку улучшалось, Минна любой ценой старалась его испортить — хотя бы тем, что принималась вспоминать о болезни и смерти матери. Все чаще заводила она разговор о грехах и о Судном дне. Пусть Хилья заглянет в свою душу, пусть вырвет оттуда все дурные помыслы, чтобы с ней не случилось того же, что с отцом и братом.
Минна попыталась также ввести обычай — начинать и кончать каждую еду молитвой, но Хилья не любила этого и тотчас же вставала из-за стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139