Нет, дело было не только во вчерашнем танкисте, а во всех последних событиях, освободивших в душе Хильи сдерживаемые прежде силы и сломавших в ней оковы былой рассудительности и строгости.
Анатолий взглянул тайком на Хилью, увидел на ее лице счастливую улыбку и сам словно опьянел от нее.
У ворот своего дома Хилья освободилась от руки Анатолия и собралась его покинуть. Как? Ведь время есть, еще и светать не начинало.
— Я провожу тебя в дом, - тихо сказал Анатолий, с трудом скрывая свое волнение. — Как ты там одна?..
— Нет, - запротестовала Хилья. - Я не боюсь привидений.
— Может, ты меня боишься?
— Да уж скорее тебя.
— С каких это пор?
— Нет, нет, не ходи! Я не позволю, не хочу!
Но Анатолий уже распахнул калитку и первым вошел во двор. Теперь наконец они скрылись от чужих взглядов, и никакая сила его не удержит.
Калитка за спиной хлопнула на весь двор.
В тот же миг у стены поднялась со скамьи высокая фигура.
— Пауль? - радостно воскликнула Хилья и бросилась к брату.
Анатолий, оторопев, застыл на месте.
— Кто там с тобой? Ах, Эспе? Ишь ты, он самый! Здравствуй!
Они крепко пожали друг другу руки.
— Чудно, — сказал Пауль, — никто меня, оказывается, принять не хочет. Таммемяги уехал, Рут нету, ты гуляешь...
— Мы смотрели красноармейскую самодеятельность, - сказала в оправдание Хилья. - Но как же ты так внезапно?.. Ты уже совсем свободен?
Взгляд ее упал на заплечный мешок, который сама она помогала брату надеть, когда его высылали.
— Нет, но мне просто стало невтерпеж! А где же Минна?
— Она тут больше не живет.
— И уже давно?
— Вчера переехала»
— Так ты живешь совсем одна?
Он невольно посмотрел на Эспе.
К счастью, в полутьме никто не увидел его виноватого взгляда и смущенной улыбки.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Проходит день, второй, третий, четвертый...
Народ напряженно ждет выяснения положения, создания нового правительства. Но тем, кого это касается, не к спеху. Спешить некуда! Ведь это не учреждение фонда самообороны, состоявшееся едва неделю тому назад! Вот тогда была спешка: казенные златоусты вихрем носились по стране, выманивая у народа деньги на оружие, говоря, что война> война может вспыхнуть в любой день и голыми руками тогда ничего не сделаешь!
А теперь? Теперь приходится ломать голову, как распределить между известными деятелями правительственные посты так, чтобы самим было хорошо и народ не роптал, словом, чтобы волки были сыты и овцы целы.
Даже газеты на этот раз не гонятся за сенсациями. Им неохота тревожить «общественное мнение». К чему волноваться! И раньше бывали правительственные кризисы, и раньше бывала торговля из-за мест в правительстве. А на высокий подъем рабочего движения не стоит обращать внимания, волна спадет, кризис рассосется сам собой, и жизнь понемногу вернется в старую колею... Редакторы газет сами, без указки свыше, понимают, что не стоит пилить сук, на котором сидишь.
Но до каких пор можно испытывать терпение народа?
Недовольство, доселе прорывавшееся тысячами ручейков, незаметно и быстро вырастает, сливаясь в полноводную, все сильнее разливающуюся реку, которая угрожает снести все плотины и запруды.
Прежняя осторожность и сдержанность исчезли, на фабриках и заводах идут митинги, настроение становится все более решительным, слово берут все новые, смелые ораторы, доселе не подававшие голоса.
Чем больше растерянности наверху, тем тверже рабочий класс противопоставляет ей свою решимость.
На основе военного положения — это военное положение длится уже из года в год! — под угрозой тяжелых наказаний запрещено всякое скопление народа, все собрания, митинги и демонстрации, временно закрываются даже кофейни и рестораны, кино и другие места увеселений. Но какое значение имеет теперь этот расклеенный на стенах приказ главнокомандующего войск? Эта бумажонка не вызывает ни уважения, ни страха. Прочитав ее, прохожие усмехаются, пожимают плечами, а затем продолжают свой путь. Подчас раздаются желчные замечания:
- Собака лает, ветер носит...
- Точто в дни Секендорфа:1 приказываю, запрещаю...
— Банк Шээла этим все равно не спасешь!
— К чему читать подобную ерунду! — решает наконец какой-то прохожий и, сорвав объявление, с величайшим спокойствием шагает дальше.
Партийный центр, который в этот важный момент берет на себя ответственность за будущее народа, созывает рабочих на общегородское собрание. Кто посмеет помешать этому? Красная Армия никогда не допустит повторения кровавой бойни, которую учинила буржуазия после первого съезда профсоюзов! 2
Но вот власти еще раз пытаются постучать кулаком, хотя кулак этот сейчас не более, чем пять сложенных пальцев. Накануне собрания они арестуют нескольких товарищей, принимавших участие в подготовительном совещании. В помещение, где происходит совещание, вторгаются вдруг агенты политической полиции. Наспех устанавливают личность присутствующих. Полотнища знамен, лозунги, бумаги — все это свертывается и уносится. Арестованных загоняют в стоявшую у дома закрытую машину, которая тотчас же уезжает в сопровождении конного патруля. Но до пассажиров «черного ворона» доносятся с улицы революционные песни, требовательные возгласы и гул толпы. Неужели этим арестом думают запрудить поток народного движения? Напрасная надежда!
Задержанным предъявляется обвинение в том, что они собрались без разрешения, что они участники подпольной организации и подготовляют государственный переворот...
Арестованного вместе с другими Таммемяги допросил в ту же ночь некий желторотый следователь, который вначале не знал, с кем имеет дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139