Никто ее никуда не пересаживал с той почвы, на которой она выросла. Рут пришлась так по душе эта цельность, что, уходя, она, к удивлению Хильи, поцеловала ее.
Едва она ушла, как явился Эспе, и тоже с вестью о Пауле. Этот поклонник Хильи, этот приземистый круглолицый парень, на щеках которого при смехе появлялись ямочки, придававшие ему веселый вид, был в сущности робок и неловок. Желая казаться более мужественным, он порой напускал на себя грубоватость.
— Знаете, зачем я пришел? — спросил он громко.— С Паулем вчера беда случилась. Я видел, как его увели. Ну и свалка была, многим здорово досталось, но я ушел с целой шкурой...
— Не говорите так громко! В соседней комнате больная.
— Ах, черт побери! — опомнился Эспе и, ударив себя ладонью по губам, заговорил шепотом: — Забыл! Так вы уже знаете? Я пробился к Паулю, чтобы помочь ему, да с голыми руками против вооруженных не попрешь... Замечательно ваш брат выступил! Немного сказал, а и то я чуть себе руки не отхлопал. И к горлу что-то подкатило...
— Присядьте же!
— Некогда. Зашел только сказать, чтобы вы знали. Ничего, раньше или позднее — они его выпустят. Пугают, а сами дрожат. Надо было вчера смелее дать им отпор, полиции пришлось бы удрать. Честное слово!
Уходя, он хотел сказать Хилье что-нибудь в утешение, но не нашел подходящих слов и смутился. Постояв немного на пороге, он покраснел, махнул рукой и быстро ушел, крикнув уже за дверью:
— До свиданья!
Вечером неожиданно вернулся Пауль.
— Ты!.. — удивилась Хилья. — А мы с матерью думали, что не скоро теперь увидим тебя.
— Так оно, пожалуй, и получится. Уложи скорее мой вещевой мешок. Скоро придется идти.
Пауль назвал маленький городишко в средней Эстонии, куда его высылают уже сегодня. Ему дали только полчаса, чтобы сходить домой за вещами.
Матери он сказал, что должен уехать на некоторое время. Но мать тотчас же поняла, в чем дело.
— И я... и я... — только и сказала она и погрустневшими глазами взглянула на Пауля, который уселся на краю ее кровати, взяв ее руку. — И я... готовлюсь... к долгому пути... — И скатившаяся по ее щеке слеза упала на подушку.
— Нет, мамочка! — сказал Пауль, нежно поглаживая руку матери. — Тебе торопиться некуда. Мы еще проживем вместе много прекрасных дней — ты, Хилья и я. Я же ненадолго, скоро вернусь, да, а ты выздоровеешь, станешь со- всем совсем здоровой, встанешь с постели, снова научишься ходить — сначала по комнате, как маленький ребенок, позднее, когда ноги окрепнут, я тебя гулять поведу. Мы поедем за город, на речку, на луг... Кругом весна, солнышко светит, цветы цветут, жаворонки взмывают вверх, небо синее-синее и такое просторное...
Мать старалась следить за словами сына, за полетом его мыслей, но вскоре утомилась, глаза закрылись и только на лице задержалась счастливая улыбка.
Видя, что мать заснула, Пауль тихонько выпустил ее руку и на цыпочках вышел в другую комнату. Там Хилья усердно укладывала белье в тот самый зеленый рюкзак, с которым Пауль когда-то собирался в Испанию.
— Знаешь, Хилья, если с матерью... что-нибудь случится... а меня тут не будет...
Голос Пауля слегка задрожал, он закусил губу, умолк на минутку и продолжал уже более твердым голосом:
— ...то, знаешь, в горшке с пеларгонией, там, в другой комнате, у матери спрятано несколько золотых... на всякий случай. Понимаешь?
Хилья и сама знала это, но мысль о смерти матери опять расстроила ее.
Наконец рюкзак был собран. Хилья помогла брату надеть его. С кепкой в руке Пауль еще раз заглянул через порог в другую комнату, поцеловал сестру в лоб и ушел.
Накинув легкую шаль, Хилья проводила его до ворот. Там она, к своему удивлению, увидела две темные фигуры, которые зашагали рядом с Паулем.
Вернувшись в комнату, Хилья почувствовала крайнюю усталость. Она прилегла тут же, на диване Пауля, накрылась пальто и тотчас же уснула.
Под утро она проснулась от холода и сейчас же подбежала к плите, чтобы развести огонь. Тут она подумала, что и матери, наверно, стало холодно, и она отнесла к ней пальто, чтобы накрыть ее. Мать спала спокойно и ничего не слышала.
Пока закипал чай, Хилья сидела перед плитой и печально глядела в огонь. Да, не легка ее жизнь: отец убит, дядя выслан, а теперь еще и брат, остальные сестры и братья либо умерли, либо пропали, работы нет, денег тоже. Хорошо, что хоть мать еще жива. Пусть больная, но, главное, жива.
Вода давно вскипела и чай уже настаивался на плите, а мать все еще не просыпалась.
«Вчерашние волнения, — подумала Хилья, — пусть отдыхает». И она принялась за уборку комнаты Пауля, которая была почти в таком же беспорядке, как после обыска. Но тут ее охватило недоброе предчувствие.
Она побежала в другую комнату, чтобы прислушаться, дышит ли еще мать.
Она позвала сначала тихонько, потом погромче, но мать оставалась неподвижной. Пощупала руку, она была холодна...
Мысль о смерти, о настоящей смерти никак не укладывалась в голове Хильи. Вечером мать еще разговаривала, улыбка и посейчас еще не сошла с ее лица, приготовленный для нее чай был еще горяч, большие стенные часы продолжали спокойно тикать, книга, которую Хилья недавно читала вслух, раскрытая лежала на столе... Неужели мать так и не узнает, чем кончится этот роман?! И Хилья разразилась рыданиями...
Несколько дней спустя после похорон, когда Хилья, сжавшись в комочек, сидела в углу дивана в комнате Пауля и, время от времени прихлебывая чай, писала письмо брату, в дверь постучали. Хилья быстро спустила ноги с дивана и спросила, кто там. Вместо ответа снова постучались. Неужели опять обыск?
Вошел Таммемяги, извинившись, что беспокоит в такой поздний час.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139