Просто вышла погулять, — спокойно ответила Рут.
— Ах, так? По-твоему, значит, все в наилучшем порядке? На манер уличного мальчишки показывать гостям язык, сконфузить себя, меня, всю нашу семью — это тебя ничуть не беспокоит? Ты что, в лесу выросла? Что о нас подумают и скажут люди, это тебя вообще не касается! Осуждение других людей тебе все равно что с гуся вода! Куда девалась твоя
воспитанность, чувство приличия? Как это ты вдруг потеряла понятие обо всем на свете?
Опершись спиной о косяк двери, Рут, пораженная, слушала эту раздраженную речь. Ей так редко приходилось слышать такое, что теперь каждое слово остро впивалось в душу.
— Ну, отвечай же! Что ты молчишь?
— А что мне отвечать?
В этих словах послышалось упрямство.
— А может, ты думаешь, что поступила правильно? И даже не раскаиваешься?
— Чего мне раскаиваться? Не в чем мне раскаиваться. Я надеюсь, что эти господа здесь больше не покажутся.
— Вот как, это тебе решать? У тебя я, как видно, должен спрашивать, с кем мне водить знакомство, а с кем нет?
Рут взглянула отцу в лицо и сказала, не выбирая слов и выражений:
— Послушай, отец, что я тебе скажу: у тебя имеется один большой недостаток — ты не умеешь разбираться в людях. Всех тех, которые говорят в лицо приятные вещи и льстят тебе, ты считаешь своими настоящими друзьями. Ты со всеми одинаково любезен. Когда какой-нибудь Штейнгарт или Шегрен тебя похвалит*, ты считаешь, что тебя хвалит вся Германия и вся Швеция. Но это самообман. Ты сидишь тут, за своими книгами, словно в крепости, и не знаешь ни жизни, ни людей.
— Я не знаю?
Голос профессора дрогнул.
— Да, ты! — продолжала Рут. — Но люди знают твои слабости и используют их. И нет у тебя твердых принципов. Почему ты поддерживаешь знакомство со Штейнгартом? Он надеется через тебя упрочить свои позиции. И твоя любезность укрепляет его в этом мнении. Он знает твое тщеславие и осыпает тебя комплиментами, а ты принимаешь их за чистую монету. Потому он и добивается от тебя всего, чего захочет. Именно потому ему удалось добиться и того, что ты не голосовал против него, а под твоим влиянием так же поступил и кое-кто еще.
— Откуда ты знаешь, что я не голосовал против него? — с волнением спросил профессор,
— Тем хуже, если ты голосовал против, а теперь оказываешь ему любезность.
Приходилось ли когда-нибудь профессору Кянду выслушивать подобные упрею ? Осмеливался ли кто-нибудь так его критиковать? Ведь он — общепризнанный авторитет, ведь каждое его слово имеет вес, ведь в силу своих заслуг й достоинств он стал так неприкосновенен, как святыня! И вот он должен выслушивать такие страшные вещи: он, оказывается, тщеславный, падкий на лесть, он — жертва самообмана, он — мягкотелый, наивный... И кто же столь беспощадно швырял ему в лицо все эти обвинения? Родная дочь, та самая, которую он собирался строго отчитать.
Профессор выпрямился.
— Как, ты смеешь? Как ты смеешь говорить такие дерзости своему отцу?
— Это не дерзости, это правда. А правде ты боишься взглянуть в лицо. Вот и все.
Рут повернулась уходить. Отец остановил её.
— Как ты сказала? Я боюсь взглянуть в лицо правде? А ты знаешь, в чем правда? В том, что ты валандаешься с этим парнем, с этим интеллигентом без профессии! Это он сбил тебя с толку! И теперь ты думаешь, что можешь нахально вести себя дома.
Рут вся покраснела и топнула ногой.
— Не смей говорить о нем так, слышишь! Я не позволю! Не позволю!
Мать выбежала из столовой.
— Что тут происходит?
— Никому не позволю трогать его! Ни слова больше ! — кричала Рут.
— А ты что за адвокат? — спросил отец, удивленный вспышкой дочери. — Кто он тебе?
— Кто бы ни был. Если он вам не нравится и если я вам тут стала поперек дороги... Я могу уйти. Но его я не оставлю!
Глаза Рут налились слезами. Слезы побежали по щекам, но она этого не замечала. Подошла мать, обняла ее и концом передника принялась осушать их, укоризненно глядя на мужа.
— Какой ты, право...
Рут плечом оттолкнула руку матери и убежала в свою комнату.
Поведение дочери совсем выбило из колеи профессора. До сегодняшнего дня жизнь текла изо дня в день, словно маленький ручеек, без больших волнений и большого шума. Никогда в этом доме не происходило бурных объяснений, никогда здесь не говорили друг другу резких слов, не стучали кулаком по столу, не топали ногой. Еще утром светило солнышко, а теперь точно град бьет в лицо. И негде укрыться от него.
Профессор, словно пришибленный, опустился на стул. Линда подошла к нему, положила ему руку на плечо, попыталась успокоить:
— Сами мы виноваты, что не сумели подойти к ней... Интересовались ли мы когда-нибудь, спрашивали ли, что она
делает, что ее мучит, что радует? Мы не проявили к ней настоящей сердечности. И вот тебе результат.
— Ах, оставь, оставь! Сам знаю, - раздраженно ответил профессор.
— Ничего ты не знаешь! Парень вбил ей в голову, что она должна стать актрисой. Представь себе, актрисой! Теперь они только и делают, что репетируют, а университетские занятия побоку... Вот оно как... А имеешь ли ты представление о том, как далеко зашли их отношения?
— Откуда ты взяла, что актрисой? Ничего подобного!
— А разве ты знаешь?
— Конечно. И также с этими отношениями... Оставь!
Как только Линда пыталась обвинить в чем-то Рут, профессор тотчас же невольно спешил защитить ее, будто упреки и обвинения считал своей личной привилегией. Пусть не трогают Рут, пусть оставят ее в покое! Не наше дело вмешиваться !
— Наше дело или нет, а вот услышим в один прекрасный день, что они уже зарегистрировались!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139