Кянд был поражен, узнав, что Шефер живет в здешней стране уже шесть лет.
— И так скрытно? — спросил он.
— Я приехал сюда не славы искать. Моя известность — это мои произведения.
— К сожалению, здесь мало слышали об этих произведениях.
— Услышите, когда выйдут из печати мои «Печерские колокола».
— И о чем они у вас звонят?
— Проблема, которую я там трактую, очень стара: Запад и Восток. В Печерах начинается восточный мир. В звоне монастырских колоколов я слышу отзвук восточного пространства. Бескрайние леса и равнины. Бесконечные страдания, пассивность, смерть. Иногда безумный экстаз, дикие эксцессы, хаос... И на фоне всего этого мне рисуется священная миссия немецкой расы, спасающей мир. Война — одна из форм выражения этой миссии.
— Не устарели ли ваши сведения о Востоке?
— Как устарели?
— По-моему, современная Россия и современный русский человек выглядят совсем иначе, чем вы воображаете.
Перед глазами профессора возник энергичный, жизнерадостный образ Горского. Цельная натура, никакой раздвоенности и мистики.
— Ах, и вы верите пропаганде? Но не забывайте, что кровь народа не меняется в течение двух-трех столетий, тем более в течение одного человеческого века.
Напрасно было продолжать спор. Шефер сказал, что, живя среди печерских монахов, он изучил «вечную сущность» русской натуры, и хвастался тем, что благодаря любезное™ президента получил разрешение передвигаться возле самой границы, обнесенной колючей проволокой.
— Да, ваш господин президент поистине очень предупредительный человек, — подтвердил Штейнгарт. — Но у доктора Шефера имеются еще более сильные покровители. Сам посол наш... Достаточно взять телефонную трубку...
— Если бы все были такими предупредительными, как ваш президент! — воскликнул Шефер. — Но ваш народ полон злобы и мелочной зависти, более того, ненависти к нашему народу. Да. Возьмите хотя бы случай с господином Штейнгартом. Почему ему здесь до сих пор не присвоено звание профессора? Он был командирован сюда по собственной вашей просьбе. Выдающийся филолог. Имеет серьезные исследовательские труды.
— Ах, оставь, Курт! — прервал его Штейнгарт.
— Почему я должен молчать об этом? Разве ты не выдающийся ученый? А как обстоит дело здесь? В составе преподавательского персонала вашего университета француз имеет звание профессора, швед — тоже, а немец — нет. Это ли не национальная нетерпимость? Мелочная зависть? Ненависть к нам? Когда-нибудь все это отомстит за себя!
Они настойчиво допытывались у профессора Кянда, кто из членов университетского ученого совета является наиболее
ожесточенным противником Штейнгарта и кто забаллотировал его кандидатуру в профессора. При этом Штейнгарт вел свой допрос обиняком, а Шефер шел напролом. Откуда мог знать все это Кянд? Ведь голосование закрытое. Несмотря на это, его не скоро выпустили из клещей, допрашивая так, точно он нес ответственность за всех других.
Наконец Шефер сказал:
— Это дело может принять весьма серьезный оборот. Вообразите, что господин посол Штробейн вмешается сам. И позвонит господину Пятсу. Неужели вы хотите, чтобы дело зашло так далеко? Ведь президент может заставить вас. Какой это будет позор! Как будто у самих у вас нет свободной воли и вы лишь его подручные! Простите мою горячность. Но разве могу я спокойно видеть, как моему соотечественнику наносится обида? В конце концов, на весы положена честь немецкого народа. А с этим шутить нельзя!
Штейнгарту стало неловко от слов Шефера — не потому, что речь шла о нем, а потому, что друг его был абсолютно не дипломат и играл в открытую.
Профессор Кянд сидел точно на горячих угольях. Хоть бы они наконец ушли, хоть бы пришли наконец званые гости!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Явился Биллем Ките со своей бледной Беллой. Профессор Кянд стал знакомить новоприбывшую чету с Шефером, но оказалось, что они уже знакомы. Как? Когда они успели?
Белла уселась за столом на диване. Она сидела прямо, сложив руки на коленях, и, ощутив на себе оценивающий взгляд Шефера, строго опустила глаза. А Биллем, или Вильям, как нежно называла Белла своего мужа, уже беседовал с Шефером о современной английской литературе. Профессор Кянд почувствовал, что напряжение разряжается. Когда подошло еще несколько приглашенных, он понадеялся, что незваные гости наконец удалятся. Но нет, они оставались невозмутимыми. Создавалось впечатление, будто и они относятся к числу приглашенных.
Когда пришел Раутам и, заглянув в дверь, увидел слащаво-любезную физиономию Штейнгарта, он был удивлен. Ого, что за общество! Что ему делать тут? И зачем его вообще пригласили, ведь он не бог весть какой близкйй знакомый Кянда?
— Не день ли рождения вы празднуете?
Профессор объяснил ему, какие у него были планы с приглашением Раутама и других и как все вышло иначе.
— Значит, мне можно уйти?
Нет, именно теперь Раутам со своим острым языком был желанным гостем. Профессор взял его под руку и ввел в зал. Раутаму ни с кем не хотелось вступать в беседу, и он принялся перелистывать книги.
Вскоре появился и Пийбер. Он оглянулся: не было Рут, не было и русского гостя, которому он собирался задать множество вопросов и заодно продемонстрировать свой либерализм в отношении Страны Советов.
— Как? Я, кажется, порядочно опоздал, но главного гостя все еще нет? — спросил он.
— Он не может прийти. Постарайтесь обойтись без него, — ответил профессор.
А Рут даже не выходила из своей комнаты. Возмущенная тем, что отец оставил немцев на ужин, она сговаривалась с Паулем, как бы удрать потихоньку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139