Нам не нужны сторожа и дворники с высшим образованием. Если все сыновья и дочери крестьян попадут в университет, то кто же будет хозяйничать на хуторе? Того и гляди, что батраки и рабочие потребуют дарового высшего образования! Хотел бы я знать, кто тогда будет работать у станка и в поле? Кто нас обеспечит хлебом? К чему мы таким образом придем? Кого мы воспитываем? Одних бунтовщиков. Множим ряды безработной интеллигенции. В прошлом году я амнистировал политических преступников, понадеялся, что они возьмутся за ум, Но посмотрите, чем они занимаются...
Президент выдвинул ящик и достал листовку.
— Теперь, когда весь мир ввергнут в хаос, когда мы должны быть едины, чтоб уцелеть, среди народа появились подстрекатели, восстанавливающие людей против правительства и против меня.
И голосом, в котором слышались нотки жалости к самому себе, он продолжал:
— Вы уже немолодой человек, вы поймете, чего я только не пережил, каких только тревог не испытал. Я уже стар, но говорю вам: пока я жив, не позволю своему народу встать на путь мятежа и анархии. В девятьсот пятом году и я был радикалом. А теперь? К чему теперь беспорядки, ведь мы сами хозяева своей страны, государственная власть в наших руках. Теперь у нас только одна забота: как ее удержать. Время сложное. У наших соседей, латышей и литовцев,, те же заботы, и мы никогда не были с ними так дружны, как сейчас. Хозяйственники и военные, земледельцы и государственные служащие трех наших государств — все, все собираются теперь на общие конференции и ездят друг к другу в гости. Только вы, ученые, все еще в стороне, словно вас это не касается. О чем вы там думаете? Наступил последний срок исправить эту ошибку. И хорошо, что я получил возможность поговорить с вами лично. Когда вернетесь, переговорите со своими коллегами. И вам следует вступить в тесный контакт с латышами и литовцами. Поставьте вопрос о конференции. У вас, языковедов, нашлись бы темы для совместного обсуждения. Латыши, как я слышал, считают себя более древним народом, чем мы. Они утверждают, будто еще Моисей говорил на их языке. Расследуйте со своей стороны досконально, действительно ли это так. Если так, ну, тогда, в конце концов, можете и уступить им в этом вопросе, договоритесь там между собой. Теперь нам не до разногласий... Потому что, если впрямь настанет время великих испытаний... Во всяком случае, если вам тут понадобится помощь и поддержка, обратитесь ко «мне. В таких случая никогда не отказываю в помощи.
Президент поднялся. Через стол он протянул руку профессору. Аудиенция кончилась.
Кянд, обычно такой уравновешенный, выйдя из дворца и оставив за спиной железные ворота, не выдержал и расхохотался до слез. Все его напряжение разрядилось в этом смехе. Хорошо, что поблизости никого не было, а то его сочли бы слабоумным. Лишь выйдя из парка к морю, он успокоился.
Перед ним простиралась снежная равнина, сливавшаяся вдалеке с небом. Слева виднелся окутанный синеватой дымкой город с его башнями и фабричными трубами.
Оба визита к властям вдруг словно отступили куда-то в далекое прошлое. О них можно было думать спокойно, иронически. Разумеется, не следовало быть таким наивным, можно было заранее угадать, что все его просьбы о помощи ни к чему не приведут.
Прежде Кянд был бы оскорблен подобным отношением, он ощутил бы одиночество, роковую обособленность интеллигента и снова замкнулся бы в своей раковине, но теперь все было несколько иначе. Он уже не чувствовал себя одиночкой. Нет, отношение к себе он воспринял не как личную обиду, а как вызов. Вызов не только ему, но и многим тысячам людей; с которыми он вдруг почувствовал себя связанным душой и телом. Эти там, за железной оградой, окончательно оторвались от народа. Рано или поздно им придется уступить место новым людям, тем, что пока еще молча склоняются над своими станками и рабочими столами. Когда-нибудь наступит это время, как неизбежно наступит весна, которая поможет этим кустам и деревьям сбросить с плеч снежную ношу и дружно зазеленеть...
Когда вечером в гостинице Кянд принялся проглядывать газеты, ему прежде всего бросилось в глаза сообщение об окончательном прорыве линии Маннергейма.
— Я говорил, я поступал правильно! — воскликнул он с радостью.
Все унижения этого дня словно ветром сдуло. Линии Зигфрида и Мажино еще стоят, как и стояли, никто их еще не прорвал, а более мощная линия, линия Маннергейма* последнее слово фортификационного искусства, сметена!
Кянд не мог больше усидеть в комнате. Он спустился вниз, надеясь поделиться с кем-нибудь обуревавшими его чувствами и мыслями.
В вестибюле он увидел командира Красной Армии, который застегивал шинель. Кянд сразу подошел к нему и поздравил его с большими победами.
— А вы не боитесь? — спросил командир,, слегка улыбнувшись.
— Кого я должен бояться? - удивился Кянд.
— У вас тут арестовывают людей только за то, что они заговаривают с красноармейцем.,. А вы осмелились открыто пожать мне руку...
Кянд невольно оглянулся.
— Чего бояться? Ваши победы совершат переворот и в головах людей...
Командиру, однако, не захотелось пускаться в дальнейшие разговоры с незнакомым человеком, он извинился, приложил руку к козырьку и, уходя, произнес несколько скептически :
— Совершат переворот и в головах людей? Посмотрим...
Эта нотка сомнения сразу отрезвила Кянда. Неужели
командиру не верилось, что теперь и тут начнут вернее оценивать обстановку и делать правильные выводы из событий? Быть может, у него имелись достаточные основания для сомнений?
Вернувшись на следующее утро домой, Кянд сказал дочери:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139