Как замечательны в этом смысле простые рабочие люди! В газетах как-то писали, что где-то, кажется в Болгарии, упавшее дерево раздробило лесорубу голень и тот сам отрубил себе топором ногу до колена. Но чем выше поднимаешься по общественной лестнице, тем больше нытья и жалоб. Если человека сызмальства балуют, плачут над ним из-за каждого ушибленного пальца, то он будет всю жизнь ныть и стонать. Не обращать внимания на боль и хворь, стать сильнее этого — разве это не превосходный лечебный фактор? Но общественные беды и язвы — так же ли обстоит дело и с ними? Нет, нет, закрывать глаза на них — преступление! Взять к примеру этого молодого Риухкранда. Когда дело касается болезни матери, он бывает сдержан, но когда речь заходит о социальных бедах, которые всем нам досаждают, парень весь загорается...»
Придя домой, Милиствер быстро поднялся на второй этаж. Бросив беглый взгляд на пациентов, ожидавших в приемной, он пробормотал что-то насчет собачьей погоды, попросил подождать немножко и исчез в задних комнатах.
Анна, экономка доктора, встретила его своими обычными причитаниями насчет перестоявшегося и простывшего обеда. На кухне, почуяв хозяина, заскулила легавая Понту.
У врача не хватило терпения дожидаться обеда, не присаживаясь, он начал угощаться всем тем, что уже было на столе.
- Зачем вы так! - сердилась Анна. - Я мигом принесу горячее. Пациенты прекрасно могут обождать, ничего им не сделается. Нельзя же из-за них морить себя голодом. И ноги у вас мокрые. Подождите, я принесу сухие носки.
Дожевывая на ходу пищу, Милиствер поспешил в спальню, чтобы переодеться. Понту, которой удалось открыть кухонную дверь, с лаем ворвалась в комнату и неистовой радости запрыгала вокруг хозяина, стараясь лизнуть его в лицо. Наконец она схватила в зубы туфлю и умчалась с нею.
Анна не любила этих шалостей. Она вечно ворчала на Понту. Дескать, собака эта прирожденная лентяйка, положит голову на лапы, раскинет на полу уши, точно два лопуха, и день-деньской спит. Терялась ли перчатка или чулок, выкипал ли котел или горшок или попросту хозяйка была не В духе, виноватой во всем оказывалась Понту. Когда Анна пробирала собаку, за дело или без дела, та смиренно опускала глаза, безоговорочно признавая себя виноватой. Этого требовала ее собачья мораль. Иногда ей доставались и пинки, особенно в тех случаях, когда ее заставали на хозяйской постели. Тогда за наказанием следовала еще проповедь насчет того, как в нынешнее время испорчены собаки. Но несмотря на все это, между хозяйкой и собакой царила большая дружба, и для Анны не было дня скучнее, чем воскресенье, когда Понту вместе с хозяином уходила на охоту. А в понедельник утром Анна опять, счастливая и довбльная, шла с Понту на рынок. И та преданно шагала рядом с экономкой неся в зубах корзину, словно крупную подстреленную дичь.
Надевая в кабинете свой белый халат, Милиствер увидел на столе большой конверт, на котором стояла печать министра социального обеспечения. В письме коротко сообщалось, что кандидатура Милиствера на пост главного врача терапевтической клиники не утверждена.
— Этого можно было ожидать, — пробормотал врач, бросая письмо на стол и продевая в рукав другую руку. Он ощутил лишь легкий укол, на который сперва не обратил внимания. Боль пришла позже.
Что это, в конце концов, такое? Не издевательство ли? Ведь он не выставлял своей кандидатуры, — так почему же ему сообщают о результатах? Ведь это его коллеги, в том числе и доктор Карбус, его предполагаемый конкурент, заставили его дать согласие. Нет сомнения, что назначение на эту должность получит доктор Карбус, кандидатуру которого, правда, никто официально не выставлял и не поддерживал, но который, в отличие от Милиствера, обладает всеми нужными качествами: он деятель кайтселийта, хороший знакомый директора здравоохранения и попечительства, а кроме того, товарищ президента по студенческой корпорации.
Милиствер постоял некоторое время возле стола, постукивая разрезальным ножом по ладони, потом вернулся в столовую, прошелся по ней несколько раз быстрым, решительным шагом и налил себе воды из графина, но так ее и не выпил. Взглянув в зеркало, он увидел там покрасневшее от волнения круглое лицо с большими испуганными глазами. Пригладив рукой волосы, он снова вернулся в кабинет и, чтобы скорее забыть о пережитой неприятности, приступил к приему больных.
Но, и принимая пациентов, он не мог избавиться от назойливых мыслей. «Значит, меня забраковали. Как глупо было с моей стороны позволить выставить свою кандидатуру. Будто я заранее не знал, что провалюсь? Нет протекции, следовательно, недостаточна квалификация! Видимо*
у меня все же оставалась искорка надежды, раз я не отказался категорически... Нет, нет, не надежды, а глупого честолюбия и наивности! И не только искорка!..»
— Присядьте, пожалуйста!.. — механически произнес он, обращаясь к вошедшему пациенту. — На что жалуетесь?.. Вот как... Разденьтесь!
Он принялся искать стетоскоп. Куда он мог деться? Ах, вот он где, под этим большим конвертом.
— Дышите глубже! Еще... Еще... Глубже! Кашляните! Не дышите!
Конец стетоскопа задерживался на спине и груди то здесь, то там. Снова постукивание и выслушивание, В легких не заметно ничего тревожного, но усиление второго тона в области аорты и легочной артерии...
Врач устанавливал измеритель давления крови, но мысли его были заняты другим. «Мне следовало знать, что кое-кто читает мои статьи, что мои политические настроения известны. И все же, все же я попался на эту удочку...»
Он быстро накачал резиновый баллон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139