Белле весьма понравилось выражение английского сплина на эстонском лице дипломата, импонировало ей и невнимание, равнодушие соседа; иная дама усмотрела бы тут недостаток вежливости, но ей во всем этом виделось проявление аристократизма. В отличие от дипломата, латышский ученый был живым и темпераментным человеком, любившим веселую беседу, шутку и смех. От постоянной улыбки на его щеках образовались глубокие складки, а у глаз — разбегающиеся лучи морщинок.
Кавалеры Беллы оказались знакомы, и вскоре между ними завязалась беседа, предмет которой был неинтересен для Беллы. Она скучала и с нетерпением ожидала начала танцев, когда дамы станут завидовать ее платью, а мужчины любоваться ее светскостью и томным выражением лица.
Настал момент, когда министр иностранных дел, до этого озабоченный и молчаливый, поднялся и позвенел бокалом.
— Мезйатез! — начал он застольную речь, кивнув налево и направо и мягкостью интонации стараясь возместить недостаток приветливости на лице. Ручьем потекли слова приветствия и формулы вежливости, но затем речь министра стала более туманной. С французского языка оратор перешел на английский, после чего продемонстрировал свое знание латышского языка и, ко всеобщему удивлению, употребил еще и русский.
Пийбер сидел в дальнем конце стола среди латышских и литовских журналистов, которые дошли уже до такого градуса, что больше не обращали внимания на оратора. Они все приставали к Пийберу, чтоб тот допил наконец свою рюмочку. Но Пийбер был принципиальным трезвенником и одним из немногих, которые пытались внимательно следить за речью.
— Упрямые же вы, эстонцы, — сказал латышский журналист. — И ужасно серьезные, мрачные и сдержанные.
— Как? — спросил Пийбер, приложивший к уху ладонь, чтоб не пропустить ни слова из речи.
— Чего вы этак добьетесь? Больше радости и веселья! Больше размаха! У нас же теперь не крепостное право. Мы сами хозяева своей жизни. Свое правительство, свои вожди. Между прочим, жаль, что у вас, эстонцев, не было ни королей, ни князей своей национальности. У нас были, у литовцев были, а у вас — нет. Знаете, как это поднимает наш дух!
— У древних эстонцев тоже был один великий военачальник, — сказал литовец. — Забыл, как его звали...
— Лембиту, — напомнил Пийбер.
— Ах, да, Лембиту, — сказал латыш. — Я как-то спросил у одного вашего художника, почему никто еще не написал этого вашего Лембиту. «Приезжайте, говорю, в Ригу и поглядите, как там умеют воскрешать наших королей»... Он ответил, что в посконных штанах и в лаптях изображать героя не хочется, а изображать его в латах — фальшиво. Но, боже милосердный, на что же нужна история, если ее нельзя приукрасить и улучшить! Кстати, где же памятник вашей освободительной войны? Мы бы возложили венок — но куда? Говорят, вы еще только деньги собираете.
— Что поделаешь, мы беднее вас, — ответил Пийбер, одним ухом слушавший речь, а другим соседей.
— Бросьте, бедность не добродетель.
На миг прислушались к речи его превосходительства.
— Отчего он так пессимистичен? — спросил латышский журналист. — Прибалтийская неделя должна бы радовать его.
— Дипломатам не полагается откровенно выражать свои чувства, — сказал литовец. — И не стоит его слушать: у хорошего дипломата никогда не поймешь, что он хочет сказать.
Когда речь кончилась, ученый, сидевший рядом с Беллой, поднялся и подошел к министру, чтоб чокнуться с ним.
— Время для Прибалтийской недели выбрано вами на редкость удачно, ваше превосходительство, — сказал он. — Во-первых, божественная погода. Во-вторых, столь важный, столь переломный момент истории: вчера пал Париж, последний оплот Европы, Теперь государства Прибалтики, да и вообще Восток, должны стать центром внимания.
— Уже стали, — угрюмо и многозначительно ответил министр.
Латышского ученого озадачил хмурый тон этого ответа.
— Что вы имеете в виду? — спросил он возбужденно.
Но как раз в этот момент оркестр громко заиграл вальс,
и вопрос не был услышан. Белла уже пробралась поближе к министру в надежде, что их познакомят и он пригласит ее танцевать, но тут к его превосходительству с другой стороны подошел маленький худощавый офицер с аксельбантами. Щелкнув каблуками, он что-то сказал министру, и тот,
ни с кем не простившись, тотчас покинул зал. Велла была разочарована.
Внезапный уход министра всех встревожил. Еще днем по городу ходили разные слухи о таинственных событиях в Литве, но никто им не верил.
— Что-то, видно, все-таки произошло, — сказал один из журналистов. — Я своимй ушами слышал, как министра срочно вызвали к президенту. И вы заметили — лицо министра, обычно важно-серьезное, было сегодня мрачно-серьезным? А это плохой знак, господа...
И он добавил еще, что готов съесть собственную шляпу, если за полчаса не узнает, что случилось. И, выпив бокал вина, он куда-то умчался.
Вернувшись, он всех привел в смятение. В Литве действительно произошло нечто чрезвычайное. Немецкие самолеты бомбили Каунас. Очевидно, Гитлер начал наступление...
Все это, правда, были только слухи, но слухи достаточно тревожные, чтоб переполошить всех. Многие тотчас же собрались уходить, но на улице сверкали молнии, раздавались гулкие громовые раскаты, а по стеклам барабанил дождь.
Немного погодя кто-то другой принес известие, что в Литве идут бои. Это еще больше подлило масла в огонь.
Несмотря на дождь, все поспешили к выходу. Не терпелось уйти и Виллему Китсу, но Белла возразила на его предложение :
— В такой ливень! Во что превратится мое платье?
К счастью, они достали машину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139